Ночь, которая умирает

— Египетская античность, — нетерпеливо воскликнул он, это забава для детей! Ни одной серьезной трудности. Камни практически неразрушимы, и прочесть их историю довольно просто, если умеешь задавать вопросы. Сейчас я хочу заняться куда более сложным исследованием, хотя результаты его не будут особенно сенсационными. Хотите сотрудничать со мной? Но предупреждаю, работа будет долгой и нудной.

Я уверил Бурдона, что для меня нет ничего приятнее, как предоставить в его распоряжение все свои интеллектуальные возможности.

— О чем идет речь? — спросил я с интересом.

— Несколько дней назад умер мой старый друг Валетт.

— Писатель? Действительно, я читал некролог. Но не знал, что вы были дружны.

— Мы были друзьями. Я любил его за философскую безмятежность и некую, быть может чуть старомодную, но тем и привлекательную патетику… Однако речь о другом. Обстоятельства его смерти…

— Вы хотите сказать, что он скончался при таинственных…

— Ни в коем случае. Его сразил в собственном кабинете самый обычный, но всегда неожиданный апоплексический удар. Он умер без страданий. Мир праху его.

— Так в чем же загадка, мой милый Бурдон?

— Минуточку терпения. Валетт скончался за рабочим столом. Смерть наступила в момент, когда он собирался раскурить сигару…

— Пепел сигары, — предположил я…

— Я сказал: «В момент, когда он собирался раскурить сигару», — сурово перебил меня Бурдон. — Целехонькая сигара торчала у него в зубах. Валетт откинулся на спинку кресла. Но перед ним на столе лежали бумаги. Горящая спичка выпала из его пальцев и подожгла их. Они сгорели. К счастью, стол был накрыт стеклом, и пожара не произошло.

Труп писателя обнаружила его секретарша, работавшая в соседней комнате. Девушка перепугалась. Она издали поглядела на покойника (счастливое обстоятельство, как вы поймете из дальнейшего) и помчалась ко мне как ближайшему другу своего шефа. Я с первого взгляда понял, что в помощи он уже не нуждается. От той же секретарши я узнал, что недели две назад мой друг приступил к новому произведению. Вне всякого сомнения, пепел на столе хранил тайну его работы. «Как жаль, всхлипнула девушка, обожавшая своего патрона, — что этот дурацкий пожар лишил читающую публику нового шедевра. Теперь никто никогда не узнает последних мыслей покойного…» «Никто никогда», — машинально повторил я.

Но мой ум уже пробудился. Я внимательно осмотрел пепел. Бумага сгорела, но некоторые наблюдения, некоторые сведения, сообщенные девушкой, привели меня к мысли, что произведение, возможно, исчезло не окончательно. Меня охватила дрожь от предвкушения чудесного открытия.

У Валетта нет семьи. Он жил уединенно, а меня назначил своим душеприказчиком. Я с величайшими предосторожностями извлек тело из-за стола. Затем заказал прозрачный колпак, установил его на столе, чтобы сохранить в первозданном виде кучку пепла, и запретил кому-либо входить в комнату. Я уверен, что место происшествия осталось нетронутым. Валетта похоронили. Завтра я получу необходимые инструменты и приборы, и мы сможем приступить к делу.

— Вы хотите сказать, что… — начал я, не сумев скрыть крайнего удивления.

— Я хочу сказать, что мы впряжемся в дело воссоздания сгоревшего произведения, не жалея сил и проявляя чудеса мышления, словно от этого зависит наша жизнь. Кроме того, мы возьмем на вооружение все, что предлагает нам современная наука. Я еще никогда не решал столь каверзной задачи. Из кучки пепла вернуть к жизни литературное произведение — на это не жаль никаких усилий!

— Но, Бурдон, вы же сказали, что все сгорело! Осталось лишь ничто…

— Великие философы утверждают, что ничто суть иллюзия. «В самой совершенной пустоте, которую мы можем себе представить, — говорил Бергсон, — остается наше сознание». У нас, кстати, осталось куда больше — пепел. Сия драгоценная материя пропитана мыслью. Будущее покажет, сможет ли ее вернуть на свет наша мудрость. Но хватит болтовни. Я хочу показать вам арену наших будущих подвигов. Завтра приступаем к серьезной работе.

Я послушно последовал за Бурдоном, хотя настроен был скептически. И все же его слова меня заинтриговали.

По пути он изложил все, что сообщила ему секретарша покойного, мадемуазель Ланж.

«Примерно за четверть часа до смерти, — сказала она, мсье Валетт попросил принести чернильницу. Я поняла, что он закончил по меньшей мере часть своего произведения и намерен переписать все начисто. Он имел обыкновение писать черновики своих произведений карандашом, затем переписывал их начисто чернилами и уже этот текст давал мне для перепечатки. Именно эту последнюю копию, написанную чернилами собственной рукой, он хранил как рукопись. В таких случаях он писал великолепным правильным почерком».