Ночь лунного страха

Надо было, конечно, с вечера все собрать и припрятать! Да только археолог в душе Семановича взял верх над бизнесменом. Солнце уже садилось, темнело. И он не успевал расчистить до конца «косточки».

А там все так хрупко — дунуть страшно… «Косточки» от яркого света и свежего воздуха начинают разрушаться. От одного только взгляда можно сказать. Тут не то что украшения изымать, поглядеть пристально страшно!

Забирать украшения — означало повредить всю картину захоронения. А Семановичу очень хотелось наутро сделать фотографии, зарисовать все подробно, по науке, по правилам…

Но вот теперь, ночью, из-за его сентиментальности на захоронение мог польститься какой-нибудь дурак, прослышавший о серебряных украшениях. Хотя специалисту понятно: ценность тут не в самом серебре.

Подсвечивая себе фонариком дорогу, Семанович осторожно пробирался между деревьями…

И вдруг испуганно остановился. Послышалось, будто хрустнула тонкая веточка. Такой легкий хрупкий звук…

«Шуркэн-Хум ходит неслышно, — не к месту вспомнил Семанович. — Подкрадывается незаметно, невидимо… Вот уж не к ночи будь помянута эта Шуркэн-Хум!»

Семанович усмехнулся, стараясь отогнать глупые страхи, достойные неграмотного охотника Аулена и его первобытного сознания. Но, несмотря на всю самоиронию, он чувствовал какую-то тревогу.

"Спокойно, — успокаивал он себя. — Ты ведь не в юрте родился… Это те, кто в юрте, Аулен и его соплеменники, причисляют медведя к сверхъестественным существам, медвежьи песни слагают! А когда удается убить — эти дикари устраивают игрища и пляски.

Медведя убьют — пять дней пляшут, медведицу — четыре дня, медвежонка — три…"

«Медведицу — четыре, медвежонка — три…» — повторяя эти слова про себя, как считалку, Семанович пробирался между деревьями.

Считалка вроде немного его успокаивала…

Опять будто хрустнула ветка!

«Перекусывает страшный зверь железный обух топора… — вспомнил вдруг археолог слова „медвежьей песни“, — перетирает железо в крупинки, мелкие, как песок… Со страшным ревом, готовый пожрать, набрасывается… И разрывает в клочья, величиной в шкурки рукавичные…»

Дикий страх вдруг окутал его с головы до ног. А ноги никак не слушались, не желали идти дальше. Семанович чувствовал себя так, будто за его спиной притаился дикий зверь.

Археолог выключил фонарик и резко обернулся.

На секунду ему показалось, что среди бурой полутьмы, между деревьями таится какая-то огромная косматая тень.

«Да нет… Ерунда! — успокоил он сам себя. — Показалось…»

Он опять включил фонарь.

Больше он сделать ничего не успел… От сокрушительной непосильной тяжести, обрушившейся на него сзади, хрустнули его собственные позвонки.

«Ударяет своими могучими лапами.., разрывает своими острыми когтями.., кедроветвистыми…» — мелькнули напоследок в его затуманившемся предсмертном сознании слова ритуальной «медвежьей песни».

«Что за глупость? — всегда думал раньше Семанович, занимаясь анализом текста этой песни. — Как это — кедроветвистые? Чушь какая-то…»

Теперь это ему стало понятно… Такую невероятную, разрывающую тело на кусочки боль причиняли ему эти когти.., эти кедроветвистые… Пропади они пропадом!

Все закончилось очень быстро.

Как смятая тряпичная растерзанная кукла, черный археолог Семанович лежал на спине, уставившись остекленевшим взором на ночное звездное небо и верхушки вековых деревьев.

А Иван проснулся от звука шагов. И аж потом покрылся в своем спальном мешке от озарившего его подозрения. Эге! Ребята, так дело не пойдет! Украшения есть украшения… За них любой музей отвалит достаточно монет.

Не иначе кто-то решил погреть руки. Попутчик этот Никита? А может, охотник? А что, если сам Семанович решил его надуть? Усыпил его бдительность научной болтовней — «не трогай да не трогай, тут ценность в общей картине и целостности захоронения»… А сейчас вот свинтит отсюда вместе с серебряными украшениями, Шлиман фигов. Точно, Семановича шаги были! Куда это он отправился? Неужели к захоронению?

Точно-точно… Видно, решил археолог с ним, Иваном, выручкой от этой экспедиции не делиться.

И бородач, кипя от злости, заторопился к раскопу.

Он был намерен серьезно разобраться с Семановичем.

Однако из разбора этого ничего не вышло.

Семанович валялся недалеко от раскопа бородой кверху. Глаза, стеклянные, жуткие, смотрят в небо, голова набок, как у курицы задушенной. И весь… Ну, только в фильмах ужасов такое бывает!

Иван наклонился пониже, ошеломленно разглядывая своего работодателя. Потом кинулся к раскопу… Серебро!

Серебро вроде было на месте.

Однако разглядеть особенно он ничего не успел.

Какая-то невероятная тяжесть навалилась сзади, сдавила так, что хрустнули кости, — и опрокинула здорового бородача на землю…

Охотник Аулен спал мирно и спокойно, с чистой совестью и ощущением собственной безопасности.

Дело в том, что накануне он сделал хороший подарок для лесного духа Унт-тонха, «волосатоглазого, волосатоногого духа», который согласно верованиям его народа живет в чащобе и помогает хорошим людям в охоте, а также защищает их в лесу.