Ночь – мой божественный анклав

Стоим на краю обрыва,
Как мраморная скульптура.
Стервятники кружат живо,
Активна их агентура.

Где-то гиена лает,
Змеи плетут свой план.
Чабан слезы не скрывает —
Вылитый Жан Вальжан.

Но мы не должны бояться,
Я слова «страх» и не знал!
Пускай по спине змеятся
Рубцы от злословящих жал.

Мы высимся над обрывом,
Как мраморное творенье.
В дороге к вечным оливам
Поможет нам дар презренья.

Лукреция Борджиа

Какой нам яд сегодня даст синьора?
В меню цикута или сулема?
Венеция, зима – столь радостно для взора!..
О преступленье вспомните ль сама?
. . . . . . . . . . . . . . . .
А дон Альфонсо, знал ли он о яде?
Одобрил ли и план и яд?..
Заметил на Риальто я, в засаде,
Прохожего в пальто до пят.

Он скрылся тотчас в ближний переулок,
А я остался – я же постовой.
Тут вы пришли – и быстрый шаг был гулок —
В манто и с непокрытой головой.
. . . . . . . . . . . . . . .

Сказали вы: «Побалуйся марсалой!»
Пригубил – показалось, что горчит…
И миг спустя, бесчувственный и вялый,
Упал я на холодный мрамор плит…

Теперь у Ca’Pesaro под стеною
Лежу я мертвый, и стеклянен глаз.
Вы ж спите… Что вы сделали со мною?
Что, герцогиня, жалкий паж для вас?

Я не в накладе, госпожа, поверьте;
И сны мои прекрасны и легки;
Нельзя вообразить завидней смерти,
Чем смерть от обожаемой руки.

Русалка

В сеть рыбака попалась раз русалка —
Царица моря, дивно хороша…
Но рыбаку себя почти что жалко:
Испортит жизнь такая госпожа.

Напрасный страх! Сидит себе в избушке —
Прекрасная, взглянуть – и обомлеть, —
Салаку солит в глиняной кадушке
Или латает порванную сеть.

Игривый хвост и плавники-вуали,