Ночь – мой дом

— Угу. Еще одному не нравится голодать, — заключил Сигги. — Единственная штука, на которой сходятся все в мире: голодать не очень-то приятно.

На другое утро Джо застал Сигги в сушильном сарае: тот следил, чтобы развешивальщики правильно вешали гирлянды. Джо попросил его ненадолго отлучиться, и они пересекли плантацию, спустились по восточному склону холма и остановились у худшего поля, какое Джо когда-нибудь видел в жизни: каменистого, весь день затененного холмами и выступами породы, к тому же облюбованного вредителями и сорняками.

Джо поинтересовался, сильно ли в пору сушки загружен работой Эродес, их лучший водитель.

— Он еще занят на уборке, — ответил Сигги, — но работает меньше, чем мальчишки.

— Хорошо, — одобрил Джо. — Пускай вспашет это поле.

— Тут ничего не будет расти, — предупредил Сигги.

— Ясное дело, — согласился Джо.

— Зачем тогда его пахать?

— Потому что бейсбольную площадку легче устроить на ровной поверхности, тебе не кажется?

В тот день, когда они соорудили питчерскую горку, Джо шел вместе с Томасом мимо сарая и увидел, как Перес, один из рабочих, бьет своего сына: колотит его по голове, словно мальчик — пес, которого он застукал за поеданием своего ужина. Мальчишке явно было не больше восьми. Джо крикнул: «Эй!» — и двинулся к ним, но дорогу ему заступил Сигги.

Перес и сын Переса смущенно смотрели на него. Перес снова врезал сыну по голове, а потом несколько раз по заднице.

— Это необходимо? — спросил Джо у Сигги.

Томас, не обращая внимания на избиение, кривлялся перед Сигги, которого в последнее время стал просто обожать.

Сигги взял Томаса, поднял высоко над головой, и мальчишка захихикал. Сигги произнес:

— Думаете, Пересу нравится лупить своего парня? Думаете, он просыпается и говорит себе: я хочу быть плохим, хочу сделать так, чтобы парень вырос и стал меня ненавидеть? Нет, нет, нет, patr'on. Он просыпается и говорит себе: мне надо кормить семью, мне надо, чтобы им было тепло и сухо, мне надо починить крышу, а то она течет, и мне надо поубивать крыс в их спальне, показать всем, как правильно себя вести, показать моей жене, что я ее люблю, и урвать хоть пять паршивых минуток для себя, и потом четыре часа поспать, а потом я встану и опять пойду в поле. А когда я ухожу в поле, то слышу, как самые маленькие плачут: «Папа, я хочу есть. Папа, молока нет. Папа, меня тошнит». И ко всему этому он возвращается каждый день, и каждый день он уходит от всего этого в поля, а потом вы даете его сыну работу, patr'on, и вы ему словно жизнь спасаете. А может, и правда спасаете. Но бывает, что сын не справляется с этой работой. Cono.[55] Тогда этого сына бьют. Лучше быть избитым, чем голодным.

— А с чем не справился мальчишка?

— Он должен был присматривать за огнем в сарае. И заснул. Чуть не спалил весь урожай. — Сигги отдал ему Томаса. — И сам мог сгореть.

Джо посмотрел на отца с сыном. Перес обнял мальчика за талию, тот кивал, отец что-то тихо говорил ему, несколько раз поцеловал в голову, сбоку. Урок преподан. Хотя мальчишку, похоже, эти поцелуи не смягчили. Так что отец оттолкнул его голову, и оба вернулись к работе.

Бейсбольную площадку доделали в тот же день, когда табак переправили из сушильного сарая на склад. Приготовление листьев для продажи оставляли по большей части женщинам: утром они поднимались по склону холма на плантацию, с такими же грубыми лицами и грубыми кулаками, как и мужчины. Когда они рассортировали табак и распределили его по категориям, Джо собрал мальчишек на площадке и вручил им перчатки, новенькие мячи и луисвильские биты, которые прибыли два дня назад. Он устроил три базы и «дом».

Он словно бы показал им, как летать.

Ранними вечерами он брал Томаса посмотреть игру. Иногда к ним присоединялась Грасиэла, но ее присутствие зачастую слишком отвлекало пару ребят, приближавшихся к поре юности.

Томас, обычно непоседа, зачарованно наблюдал за игрой. Он сидел тихо, сложив ладони между колен, и смотрел на то, чего он, видимо, еще не понимал, но что действовало на него словно музыка или теплая вода.

Однажды вечером Джо сказал Грасиэле:

— Кроме нас, для этого городка нет никаких надежд, разве что бейсбол. Они его обожают.

— Так это ведь хорошо, правда?

— Просто отлично. Можно сколько угодно мазать Америку дерьмом, но кое-какие неплохие вещи мы экспортируем.

Она покосилась на него своими карими глазами:

— Но тебе за это приходится платить.

А кому не приходится? Что движет миром, если не свободная торговля? Мы даем тебе, а ты даешь нам что-то взамен.