Ночь – мой дом

На четвертый день после ограбления по какому-то наитию Джо вернулся к тому мебельному складу. Он почти скучал по ней. Видимо, секретарши кончали смену одновременно с рабочими, и теперь их маленькие фигурки семенили по улицам, а грузчики и водители автокаров отбрасывали более солидные тени. Мужчины выходили с грузчицкими крюками через плечо, в грязных куртках, громко разговаривая, обступая молодых женщин, присвистывая и отпуская шуточки, над которыми только сами и смеялись. Но женщины, похоже, к этому привыкли: они держались собственным кружком, и некоторые из мужчин оставались возле них, а многие откалывались от толпы и направлялись ко всем известному потайному месту на причалах — к плавучему домику, где продавать спиртное начали назавтра после введения сухого закона.

Женщины, по-прежнему держась вместе, не спеша прошли по пристани. Джо заметил ту, которую искал, лишь потому, что другая девушка с таким же цветом волос остановилась поправить туфлю и нагнулась, перестав загораживать Эмму.

Джо покинул свой временный наблюдательный пост, располагавшийся возле погрузочных доков компании «Жиллет», и увязался за их компанией, держась в полусотне ярдов позади. Он твердил себе: это девушка Альберта Уайта. Твердил себе: ты спятил, сейчас же остановись. Мало того что он не должен идти за подружкой Альберта Уайта по набережной Южного Бостона — ему вообще следовало бы уехать из штата и не возвращаться, пока не убедится, что никто не может привязать его к этому покерному ограблению. Тим Хики занимался на Юге одной сделкой с ромом и не мог бы объяснить интересующимся, каким образом они вломились не в то место, а братья Бартоло сидели сейчас тише воды ниже травы, ожидая достоверных слухов о том, как обстоят дела. Зато Джо, якобы самый умный из них, увивается вокруг Эммы Гулд, точно оголодавший пес, привлеченный кухонными ароматами.

Уходи, уходи, уходи.

Джо знал, что этот голос прав. Это был голос разума. А если и не разума, то ангела-хранителя.

Но дело в том, что сегодня его совсем не занимали никакие ангелы-хранители. Занимала его она.

Группка женщин отошла от набережной, и большинство направилось к остановке трамвая, а Эмма спустилась в метро. Джо дал ей вырваться вперед, а потом прошел вслед за ней через турникеты, и вниз, еще по одной череде ступенек, и дальше, в поезд, идущий на север. В вагоне было тесно и душно, однако он не сводил с нее глаз, что оказалось удачно: она вышла на следующей остановке, на станции «Южный вокзал».

Здесь сходились три линии подземки, две — надземки, трамвайная линия, две автобусные линии и местная железная дорога. Выйдя из вагона на платформу, он почувствовал себя каким-то бильярдным шаром: его то и дело толкали, тыкали, пихали. Он потерял ее из виду. В отличие от своих братьев он не мог похвастаться большим ростом: один брат у него был просто высокий, а другой — просто каланча. Но, благодарение богу, он не был и коротышкой, так, среднего роста. Встав на цыпочки, он попытался протиснуться сквозь толпу туда, где он видел Эмму в последний раз. Таким способом он двигался медленнее, но ему удалось заметить промельк ее волос цвета жженого сахара возле пересадочного туннеля, ведущего на станцию надземки «Атлантик-авеню».

Он добрался до платформы, как раз когда пришел поезд. Они втиснулись в один и тот же вагон, она стояла перед ним, в двух дверях от него. Состав тронулся, и перед ними открылся город с его синими, бурыми, кирпично-красными тонами, что темнели в подступающих сумерках. Окна конторских зданий засветились желтым. Квартал за кварталом зажигались фонари. На горизонте, точно пятно крови, проступила гавань. Эмма прислонилась к окну, и Джо глядел, как все это разворачивается за ней. Она невидящими глазами смотрела на переполненный вагон, но в этих глазах все равно читалась настороженность. Такие прозрачные глаза, такие светлые, даже светлее, чем ее кожа. Бледность ледяного джина. Ее подбородок и нос, чуть заостренные, были усыпаны веснушками. Она казалась очень неприветливой и замкнутой.

И что же джентльмен намерен похитить сегодня утром?

Постарайтесь не оставить следов, вот и все.

Так всегда говорят лжецы.