Ночь – мой дом

Джо толком не помнил, как провел остаток дня. Они отправились в один из нелегальных баров Мазо, за ветеринарной клиникой, на углу Пятнадцатой и Небраски. Эстебан заранее договорился, чтобы сюда прислали ящик темного рома, выдержанного в бочонках вишневого дерева, и слух об этом быстро разлетелся среди всех, кто участвовал в ограблении. Вскоре обормоты Пескаторе уже смешались с революционерами Эстебана. А потом явились женщины в своих шелковых платьях и в шляпах с блестками. На сцену поднялся оркестр. И скоро все заведение отплясывало так, что казалось, еще чуть-чуть — и по каменной кладке пойдут трещины.

Дион танцевал с тремя женщинами одновременно, с неожиданной ловкостью раскачивая их за своей широкой спиной и у своих ног-тумб. Однако главным танцором во всей компании оказался Эстебан. Он двигался легко, словно кошка на высокой ветке, однако так властно, что скоро оркестр стал подлаживаться к ритму его движений. Он напомнил Джо артиста Валентино в одном фильме, где тот играл матадора: та же отточенная мужская грация. Вскоре половина женщин в заведении пыталась танцевать в унисон с ним или уговорить его провести вместе ночку.

— Никогда не видел, чтобы человек так двигался, — сказал Джо, обращаясь к Грасиэле.

Она сидела в углу отдельной кабинки, а он на полу перед ней. Она склонилась к его уху:

— Он это делал, когда сюда только приехал.

— В каком смысле?

— Это была его работа, — объяснила она. — Он был профессиональным танцевальным партнером, работал в самом центре города.

— Да ты шутишь. — Он приподнял голову, глядя на нее. — А чего этот парень не умеет делать хорошо?

— В Гаване он был профессиональным танцором, — сказала она. — Очень хорошим. Он так зарабатывал, пока учился на юриста.

Джо чуть не поперхнулся ромом:

— Он юрист?

— Был им в Гаване.

— А он мне говорил, что вырос на ферме.

— Так и есть. Моя семья работала у его семьи. Мы были… — Она глянула на него.

— Сезонные работники?

— Так это называется? — Она сморщилась, глядя на него, — похоже, она была не меньше пьяна, чем он. — Нет-нет, мы были фермеры-арендаторы.

— То есть твой отец арендовал землю у его отца и платил ему долей урожая?

— Нет.

— Но именно это называется «фермер-арендатор». Мой дед таким был. В Ирландии. — Он пытался выглядеть трезвым и эрудированным, но получалось это плохо. — А сезонный работник каждый сезон перемещается с фермы на ферму, в зависимости от того, где какую культуру выращивают.

— А-а, — произнесла она, явно недовольная, что вопрос прояснился. — Ты такой умный, Джозеф. Ты знаешь все-все.

— Ты сама спросила, chica.[36]

— Ты меня только что назвал «chica»?

— Вроде бы да.

— У тебя ужасное произношение.

— Как твое ирландское.

— Что?

Он отмахнулся:

— Я просто еще не выучил испанский.

— Его отец был потрясающий человек. — Глаза у нее загорелись. — Он взял меня к себе в дом, выделил мне отдельную спальню с чистым постельным бельем. Мне наняли частного учителя по английскому. Мне, деревенской девчонке.

— И что его отец просил взамен?

Она прочла его мысли по глазам:

— Ты отвратительный тип.

— Вопрос-то напрашивается.

— Он ничего не просил. Может, он немного загордился, что столько всего делает для обычной деревенской девочки. Только и всего.

Он поднял ладонь:

— Прости, прости.

— Ты видишь худшее в лучших людях, — произнесла она, качая головой, — и лучшее в худших.

Он не мог придумать, что на это ответить, поэтому лишь пожал плечами: пускай молчание и выпивка смягчат настроение.

— Пошли. — Она выскользнула из его кабинки. — Потанцуем. — Она потянула его за руки.

— Я не танцую.

— Сегодня вечером, — возразила она, — танцуют все.

Он позволил ей поднять себя на ноги, хотя и понимал, что это, черт побери, просто кощунство — танцевать рядом с Эстебаном или даже с Дионом.

Ну конечно, Дион над ним открыло потешался, но Джо слишком много выпил, чтобы об этом переживать. Он позволил Грасиэле вести, следовал за ее движениями и скоро поймал ритм, которому мог худо-бедно соответствовать. Они довольно долго оставались на площадке для танцев, передавая друг другу бутылку черного рома «Суарес». В какой-то миг он обнаружил, что в его мозгу разные ее образы накладываются друг на друга: вот она бежит по кипарисовому болоту, словно загнанная дичь, вот танцует в нескольких футах от него, подергивая бедрами, покачивая плечами, запрокидывая голову, чтобы поднести бутылку к губам.

Он убил ради этой женщины. И ради себя самого. Но если и существовал какой-то вопрос, на который он весь день не мог найти ответ, то это был вопрос, почему он выстрелил этому матросу в лицо. Такое делаешь с человеком лишь от гнева. Обычно стреляешь в грудь. Но Джо разнес ему лицо. Тут было что-то личное. Зачарованно глядя на ее покачивания, Джо понял — он сделал это, потому что ясно увидел в глазах матроса: тот относится к Грасиэле с презрением. Она коричневая, и изнасиловать ее — не грех. Во всяком случае, в военных передрягах такой грех легко отпускают. И Сайрусу было почти все равно, будет она живой или мертвой, когда он станет с ней это делать.