Ночь молодого месяца

Они шли к ожидавшему гравиходу Совета, и Лосеву казалось, что ласковые глаза стали жестче и все лицо гостя приобрело новые, более твердые очертания. Неужели угадал? Странная, невообразимая встреча… Летящие шаги гостя с легким зависанием в воздухе были изящнее любого балета, и туфли, сплетенные красивым узором из полосок белой замши, тоже являли шедевр, несмотря на то, что его мир до сегодняшнего дня не имел представления о замше…

Диалог в Совете получился превосходный. Координаторы ликовали: встреча с посланцем Галактического Союза открывала новую эпоху, едва ли не самую серьезную в мировой истории, неуклюжему застенчивому пилоту аль-Фаттаху уже готовился пьедестал в галерее благодетелей человечества.

Один только Святополк Лосев, хотя и понимал причины такого ликования и сам подписался под восторженным посланием Совета ко всем землянам, сохранял в душе глухие, щемящие сомнения. Ему удалось подробнее разобраться в себе, когда машины биоцентра в Валетте подвергали гостя обследованию. Ни бездонные энергетические ресурсы гостя, ни его неуязвимость и бессмертие, ни способность путешествовать между звездами без всяких машин не вызвали у Лосева обострения неприязни. Значит, вовсе не зависть управляла Координатором, не попранное самолюбие землянина, еще вчера мыслившего себя пупом вселенной. Чудилась в изысканно правильном нежном лице, осененном густыми ресницами, некая… нет, не фальшь, мудрость и могущество были несомненны… а некая нехватка очень важных свойств, которые человеку безусловно присущи, а вот гостю — кто его знает! Святополка бес дергал за полу, собственная шальная идея стала для него совершенно понятной, и он едва дождался окончания кибернетического шабаша на Мальте.

…Осторожно, чтобы не задеть юные деревца, Лосев приземлил гравиход возле березовой рощи. За белыми праздничными стволами в медном предзакатном свете начинались бархатные переливы ровного до горизонта поля высокой травы. Тонкая роща была, видимо, в несколько раз моложе старинного рва, прямой линией распоровшего степь, рва, чьи отвесные стены давно сгладились, мягко слились с дном, утонули в могучей траве, лопухах, бесчисленных одуванчиках.

За рвом зеленый и рыжий мох весело испятнал бетонные столбы с верхушками, изогнутыми прочь от рощи, и целые ковры вьюнков шевелились на ржавой многоярусной проволоке, протянутой между столбами, на странной проволоке, подобной злому растению, через равные промежутки ощетинившемуся пучками шипов. Кое-где проволоку оборвал своей тяжестью вековой виноград. Уцелевшие фарфоровые изоляторы на столбах блестели, не поддаваясь разрушению.

Святополк первым перепрыгнул через клубки сухих виноградных стеблей, спутанных с железом в месте обрыва проволоки. Гость, почему-то утративший элемент полета в походке, стал перелезать, высоко подобрав брюки.

Унылым шахматным порядком ютились вросшие в землю почернелые кирпичные бараки с двускатными крышами. В тылу бараков плоское широкое здание подпирало высоченную дымовую трубу. Трава освоила за два века жесткий щебень плаца, и буйный кустарник врывался в распахнутые двери бараков.

Лосев молчал, щурился в сторону. Хрустя щебнем, подтянутый и стройный гость шагал вдоль угрюмой стены. Перейдя ржавые, словно запекшейся кровью покрытые рельсы узкоколейки, они вошли в широкие, обитые железом ворота здания под трубой. И гость, не сказав ни слова, с лицом строгим и неподвижным, прогулялся вдоль длинного ряда душевых колонок и потрогал на полочках каменные кубики мыла, так ни разу и не использованные триста лет назад. Святополк своими мыслями заставил гостя поднимать глаза к дырочкам душа и подолгу стоять так, изучая остатки облупившейся краски, поскольку не воду давал этот душ…

А потом они поднялись к печам; поднялись по ветхой лестнице, потому что огромные грузовые площадки — лифты, некогда поднимавшиеся к печам из душевой, давно приросли к фермам своих шахт, да и не поехал бы на них никто из землян, будь они трижды исправны.

Многочисленные печи встретили гостя по-разному. Одни, наглухо прикрыв и задвинув засовами толстые стальные заслонки, другие — распахнувшись настежь и обнаружив затхлое нутро, где, кроме пушистой пыли, ничего уже не было на острых ребрах колосников.

Гость провел холеным пальцем по ребру, счищая пыль, и оттого показался Лосеву чуть более близким, человекоподобным.

Но ничего не было сказано ни возле печей, ни после спуска на первый этаж, в демонстрационный зал музея. Гость бегло осмотрел стенды с пожелтевшими фотографиями, документы, увенчанные изображением птицы. Задержался перед витринами.