Ночь на перекрестке

Андерсен не зажег свет, казалось, он даже не замечал, что наступил вечер. Оставшись один, Мегрэ прошелся взад и вперед по комнате, затем остановился перед мольбертом с наброском, выполненным гуашью. Это был образец модной ткани. Эскиз показался комиссару довольно странным.

Но еще более странной была обстановка в гостиной, напоминавшая о времени, когда здесь жили три вдовы!

Часть мебели, видимо, осталась от них. Несколько кресел в стиле ампир с облупившейся краской и вытертым шелком, а также занавески из репса выглядели, как и пятьдесят лет назад.

Зато вдоль одной из стен надстроили библиотечные полки из светлого дерева, на которых громоздились книги на французском, немецком и, кажется, датском языках.

А новые разноцветные одеяла резко выделялись среди выщербленных старинных ваз, обветшалого пуфа, сильно потертого ковра.

Сумерки сгущались. Где-то вдалеке промычала корова. Время от времени в тишине слышалось легкое, а затем все увеличивающееся жужжание мотора, по дороге, как смерч, проносилась машина, и звук постепенно затихал вдали.

В доме же стояла тишина! Время от времени раздавалось лишь какое-то потрескивание и поскрипывание! Звуки были едва различимы, но они указывали на то, что в доме кто-то жил.

Карл возвратился в гостиную и остановился у двери, не произнося ни слова. Его подрагивающие белые руки выдавали нервозность.

На лестнице послышался легкий звук шагов.

— Это моя сестра, Эльза… — прервал молчание Карл.

Плохо различимая в темноте фигура приближалась. Эльза шествовала, как кинозвезда, как женщина-идеал, о которой во сне грезит юноша.

Уж не из черного ли бархата ее платье? Ведь даже в полумраке оно выделялось темным пятном. Слабый свет, проникавший снаружи, падал на ее белокурые и мягкие волосы, подчеркивая белизну лица.

— Мне сказали, что вы хотите поговорить со мной, комиссар… Но прежде давайте присядем…

Она говорила с более заметным акцентом, чем Карл. Ее певучий голос как бы понижался на последнем слоге каждого слова.

А брат стоял рядом с ней, словно раб, в обязанность которого входит охранять властелина.

Эльза сделала несколько шагов навстречу Мегрэ, и только теперь тот заметил, что она такого же высокого роста, что и Карл. Узкие бедра еще более подчеркивали стройность ее фигуры.

— Сигарету!.. — обратилась она к брату.

Смущенный и неловкий, тот поспешил выполнить ее просьбу. Она щелкнула зажигалкой, и красноватый оттенок на какое-то мгновение высветил во тьме ее синие глаза.

Темнота сгустилась еще больше, и комиссар, чувствуя себя неловко, поискал выключатель, не нашел его и спросил:

— Нельзя ли зажечь свет?

Мегрэ хотелось выглядеть уверенным, а эта сцена казалась ему чересчур театральной. Только ли театральной? Она его далее угнетала, и потом комиссару не нравился резкий запах духов, появившийся в комнате с тех пор, как сюда вошла Эльза.

Это были очень уж необычные духи, чтобы пользоваться ими каждый день! Может быть, необычные только для него!

Ну, а этот акцент… Эта абсолютная корректность Карла и его черный монокль… Эта смесь роскоши и отвратительного старья… Да и платье было необычным — такое не носят ни на улице, ни в театре, ни в гостях…

Почему же платье казалось Мегрэ необычным? Может быть, потому что на Эльзе оно сидело как-то по особенному. Ведь сшито оно было очень просто: ткань облегала тело, закрывая далее шею, открытыми оставались только лицо и руки…

Андерсен склонился над столом, снял стеклянный колпак высокой керосиновой лампы из фарфора и бронзы, которая, видимо, осталась еще от трех старух.

Свет зажженной лампы с оранжевым абажуром образовал в углу гостиной круг диаметром около трех метров.

— Извините меня… Я не видела, что все кресла завалены.

Андерсен поторопился освободить одно из кресел от лежавших на нем книг, которые он как попало бросил на ковер. Эльза продолжала курить, держась прямо, словно изваяние из бархата.

— Ваш брат, мадемуазель, заявил мне, что не слышал ничего необычного в ночь с субботы на воскресенье… Похоже, у него очень крепкий сон…

— Да, очень… — повторила она слова комиссара, выпустив небольшую струю табачного дыма.

— Вы тоже ничего не слышали?

— Что-то необычное, нет!

Эльза говорила медленно, как все иностранцы, которым вначале нулено в уме перевести фразу целиком.

— Вы же видите, мы живем рядом с шоссе. Движение здесь не прекращается далее ночью. Каждый вечер часов в шесть грузовики едут на Центральный рынок, и шум стоит ужасный… По субботам появляются и туристы. Они спешат к берегам Луары и в Солонь. Шум моторов, визг тормозов, голоса людей — все это постоянно нарушает наш покой. Если бы дом не стоил нам так дешево…

— А о Гольдберге вы что-нибудь раньше слышали?

— Нет, ничего…

Ночь окончательно еще не наступила. Газон на лужайке ярко зеленел, и казалось, что при желании можно было пересчитать отдельные травинки. Заброшенный парк был похож на декорацию в опере. Группы деревьев, каждое дерево, далее любая отдельная ветка — все соответствовало своему месту. И завершалась эта своего рода симфония, типичная для провинции Иль-де-Франс, видом, открывавшимся на поля и крыши крестьянских ферм.