Ночь на площади искусств

Макс схватил руку Ткаллера, зачем-то начал тянуть ее к себе. Вдруг разрыдался:

— Господин Ткаллер! К чему притворяться! Дело сделано! Жизнь ваша закончена, и ничего не изменить. Уже никто не в силе. Понимаете, никто Найдите в себе мужество сказать последнее «прощай»! Дайте же автограф! В конце концов это ваш долг!

Ткаллер вырвал руку, оттолкнул Макса, захлопнул за собой дверь и закрыл замок на два оборота. Не включая свет, быстро поднялся по темной лестнице к себе. На ступенях его вновь обдало мощной жаркой волной, он еле удержался за поручни.

У себя Ткаллер выпил холодного лимонада, сел в кресло. Во всем теле была противная слабость. Ничего не хотелось — только сидеть в кресле, ощущая чуть взмокшей ладонью запотевшую поверхность стакана. Тем не менее Ткаллер поднялся, выглянул из-за шторы. Макс Киршфорн стоял внизу под фонарем. Где-то далеко, в стороне площади, пылало зарево факелов.

Странно, что этот Киршфорн встретился ему именно сейчас, в эту минуту, размышлял Ткаллер. О Максе ходило много слухов и легенд. Рассказывали, что долгие годы увлечения предсмертными автографами и некрологами изощрили его наблюдательность настолько, что он по малейшим признакам угадывал: жилец — не жилец. Он стремился к человеку, над которым уже была занесена длань провидения. Таких Киршфорн любил утешать: дескать, смерть — это избавление, уют, покой, бояться ее не надо. Собеседник недоумевал, к чему все эти бредни, а через час-другой вдруг умирал от кровоизлияния или инфаркта. Немудрено, что Макса сторонились. Он знал об этом и появлялся в людных местах только в случаях крайней необходимости.

Ткаллеру опять вспомнилось предсказание старухи: «Будешь мальчик победителем и умрешь от восторга».

— Далеко мне и до победителя, и до восторга… — утешал себя Ткаллер, снова подходя к окну. Макс, сгорбленный, долговязый, все еще покорно торчал под фонарем. «А ведь жизнь его счастлива, она наполнена особым смыслом, есть в ней свой интерес, страсть. Что нужно этому траурному чудаку? Проводить жертву в мир иной? Или через разгадку конца чужой жизни он пытается объяснить что-то в своей?»

И опять горячая волна окатила его тело, лоб покрылся испариной… Приступ окончился ломким ознобом. Отпустило. Ткаллер пытался успокоить себя:

— Кто же это сказал вчера, что никто не уходит из жизни удовлетворенным? Люди мечутся, толкаются. Негодуют — и до конца жизни им некогда задуматься о ее сути. Как же мне суждено умереть в восторге? От какой такой радости? Зачем я все это натворил? Зачем доверился компьютеру? Теперь крах. В этом зале музыка звучать не должна. Стены и дух его уже осквернены. Ноги моей там не будет. А теперь — раздеться и постараться уснуть… И пусть этот поминальный чудак подпирает фонарь до утра. Клара говорила, что я эгоист? Вот и будем оправдывать это определение.

Ткаллер принял легкое снотворное, но спасительная дремота не овладевала им. Вдруг с улицы послышались крики, шум и даже вой сирены. Ткаллер вышел на балкон — огромное зарево полыхало за домами на площади. Какие-то люди бегали, суетились. Что-то кричали друг другу. Только Макс Киршфорн безучастно стоял под фонарем.

— Что там случилось? — крикнул Ткаллер.

Бегущим было не до него — никто не ответил. Почувствовав, что произошло нечто ужасное, Ткаллер оделся и выбежал на улицу.

— Макс! Что случилось? Или вы тоже не знаете?

— Знаю, — Киршфорн был на диво безучастен, — Случилось то, что и должно было случиться.

— Так говорите же!

— Да что вы так беспокоитесь? — наконец ответил собиратель некрологов, — Ваш «Элизиум» горит! Концертный зал.

Ткаллер не поверил. Он пытался остановить бегущих со стороны площади. Наконец увидел хромого инвалида, схватил его за плечо:

— Что там загорелось?

— Да не загорелось, а уже пылает!

— Что? Что пылает?

— Народ разбегается.

— Да расскажи толком!

— Что рассказывать об этих придурках! — махнул рукой инвалид, — Устроили факельное шествие для пьяных и безумных. Затеяли свистопляску возле зала, прикатили откуда-то бочку с бензином, макали в нее факелы — вот и подожгли. Дай бог, чтобы вся площадь не сгорела! Теперь безумцы бросают факелы и разбегаются. Паника! От жара стрелки с часов отвалились — и часы бьют без стрелок, не переставая. Пожарные приехали, но зал уже не спасти… Да идите посмотрите сами, если вас туда пустят.

И инвалид заковылял своей дорогой.

Ткаллер некоторое время стоял в полном оцепенении. Потом поднял взор ввысь, увидел озаренную бездну — пугающую и манящую — и прошептал исступленно:

— Господи! Есть награда! Есть возмездие! Я отмщен и спасен! Благодарю тебя, Господи!

Ткаллер выхватил из рук Киршфорна буклет, ручку и широким росчерком написал: «Благовестному Максу Киршфорну в счастливейшую минуту моей жизни. Браво!» Сунул автограф оторопевшему Максу и стремительно скрылся в подъезде.