Ночь на площади искусств

— Смею заверить, что я — это я, — поклонился японец, — Но я лишь ученик и ассистент создателя «Кондзё» господина Акинавы. По его заданию я делал расчеты, доктор же в минуты вдохновения горячо рассуждал о том, что человек и Вселенная есть взаимодышащая система. В душе человека есть вся бесконечность мироздания. Порой он так сильно это ощущал, что опасался на эту тему говорить. Акинава все более начал уходить в себя, сторонился коллег, знакомых. Приблизил к себе лишь бывшую жену, с которой расстался более десяти лет назад. Я почувствовал близость разрыва и стал потихоньку собирать все свои расчеты. Доктор, возможно, заподозрил меня в шпионаже, не знаю, но вскоре он рассчитал и меня, и всех своих лаборантов. Уединился со своей женой и тремя вновь нанятыми охранниками в загородном доме, куда провел высоковольтную линию, так как опыты пожирали массу энергии.

Спустя несколько месяцев я встретил доктора Акинаву, и он поразил меня своей безудержной радостью. Объяснил, что с тех высот, куда он забрался, все на земле ему кажется несерьезным, какой-то мультипликацией. Ирония — самый достойный взгляд на наше бытие. Но мироздание не желает, чтобы на его законы смотрели с улыбкой, тем более — с насмешкой.

— Мстит? — спросил я, чтобы хоть что-то сказать.

— Природа не мстит, а наказывает. Просто наказывает смешливых человечков. Что делать?! Воспринимать себя серьезно я больше не могу, а смеяться страшно. И тем не менее я в восторге от устройства мироздания. В этом восторге я и хотел бы умереть.

Когда мы с доктором расстались, передо мной вдруг возникла панорамная картина — весь мир я увидел с огромной высоты. Он был собран из разных времен и вращался передо мной, как в калейдоскопе — на смену одной эпохе на краткий миг приходила другая, и за этот краткий миг я успевал считать всю информацию о ней. Мне кажется, полную информацию — словно у меня был микроскоп и телескоп одновременно…

На следующее утро, — продолжал свой рассказ Кураноскэ, — меня разбудил телефонный звонок. Доктор Акинава с супругой сгорели вместе со своим домом-лабораторией и созданным ими сверхкомпьютером. В сейфе банка было оставлено письмо, где объяснялось, что уход из жизни был совершен в полном здравии и рассудке.

— Вряд ли, — внес свою лепту пастор Клаубер, — вряд ли в полном рассудке. Если Бог наказывает человека, то прежде всего отбирает разум. Проникнув в недозволенное, доктор Акинава испугался, да так, что стал неразумным. Лишь безрассудный рвет нити между собой и миром.

— Доктор Акинава не показался вам больным в последнюю встречу? — обратился к Кураноскэ Ткаллер.

— Я же сказал, он был необычайно счастлив.

— В восторге уйти из жизни? Сомнительно… — сказал Мэр.

— А я доктора понимаю, — вмешался дирижер, — За пультом бывают такие мгновения, что вот-вот взлетишь. Но только контроль тебя оставит, только оторвешься от подставки — тут-то и пронзает тебя ужас. Он, голубчик! Или туда — бог знает куда, или сдерживаешь себя, опускаешься на землю и приходишь постепенно в чувство…

— Гм… — пришел в чувство и Ткаллер, — Белый свет действительно большая загадка, и определение «белый» достаточно условно. Но мне хотелось бы узнать… Если компьютер доктора Акинавы был уничтожен и все чертежи сгорели вместе с ним, то что же это такое? — Ткаллер указал в угол.

— Упрощенная модель. Создана мною по копиям расчетов. Нечто главное осталось для меня неизвестным. Может быть, и к лучшему… Три года я занимался только «Кондзё», задолжал много денег…

— И все для того, чтобы внести в наш праздник смятение и хаос? — недоумевал Мэр.

— Любознательность! Любознательность, доведенная до страсти! Сознание возможностей! Проникнуть в тайну тайн! Возвыситься над миром! А может быть — осчастливить человечество? Однако предположения насчет «осчастливить» рассеялись при первых экспериментах. Логика машины беспощадна. Это в полном смысле нечеловеческая логика. Например, совершенно оригинальное понимание смешного. Посудите: самая смешная книга столетия — «Майн Кампф» Гитлера. Самая фантастическая — «Капитал» Карла Маркса. Я пробовал их потом прочитать… Не нашел ничего ни смешного, ни фантастического. Я проводил и другие опыты…

— Вы и музыкальные ответы заранее знали? — заподозревал Ткаллер.

— Нет, клянусь Просветленным! Я, например, решил узнать о самом достойном памятнике, который заслужили люди. И что же? Старое разбитое корыто! Машина смеялась надо мной.

— Так, может, и над фестивалем она посмеялась?

— Стоп! А вдруг так и есть?

Наступила тишина.

— Этого мы не узнаем, — ответил Кураноскэ, — я прекратил опыты и просто предложил фестивалю свои услуги. Может быть, я не имел права. Представляю, какую ночь пережил господин Ткаллер.

— Очевидно, он всю ночь слушал какую-то страшную Погребальную мессу.

— Погребальные мессы — удел прошлых веков, — Ткаллеру удалось сказать это довольно убедительно.