Ночь над прерией

— Инеа-хе-юкан, — произнесла она тихо, отчетливо, благоговейно, когда, лежа на мокрой траве, снова увидела месяц и звезды.

Глаза ее вопрошали, но она знала все, что с этим связано, она внутренне решилась. Она могла ждать: блаженство не знает времени.

Только теперь она заметила, что на нет никакой одежды, только по старому индейскому обычаю кожаная набедренная повязка, на поясе — стилет, на ремне через плечо — два пистолета. Неподалеку паслась лошадь, которая была такая же мокрая, как оба первозданных человека в первобытной прерии. Квини улыбнулась, и на его лице она тоже различила улыбку, какой еще никогда у него не видела: ласковую, задумчивую и безо всякой насмешки.

— Знаешь что? — сказала она. — У меня есть маленький кактус… подобрала там, где ты меня в первый раз взял на руки. Мне было двенадцать лет, а тебе — шестнадцать… и ты еще остался на второй год. Присягу флагу ты всегда отвечал с ошибками, а мистеру Тикоку ты вообще не хотел ничего отвечать.

— В нем было так же мало человеческого, как в козле от моей лошади.

— И ты отколотил его, того другого, я думаю, так, что клочья летели. Это было ранним летом, как сейчас, и начинали цвести белые розы. Растаял снег, поднялась вода. Ты меня спросил, не хочу ли я стать твоей невестой… а я не знала, что это такое… Тогда ты ушел, но ты сказал, что ты еще, пожалуй, вернешься…

Он не нашел, что ответить на это.

— Ты назвала меня по имени, — сказал он. — Ты первая, кто меня так назвал с тех пор, как умерла моя мать. — Он опять привлек ее к себе, и она не хотела ничего иного в жизни, как быть Тачиной, женой Инеа-хеюкана и матерью его детей.

Ветер совсем стих, ярко сияли звезды, светил месяц.

— Ну, довольно тебе этой идиллии, шеф, хватит, теперь наша очередь… — раздался в тишине голос, и такой отвратительный, что Тачина скорчилась, будто ей нож воткнули в кишки.

Стоунхорн вскочил быстрее, чем могла ожидать Тачина. Он ударил парня ребром ладони по горлу так, что тот молча свалился. В левой у Стоунхорна уже был стилет. Он перебросил его теперь в правую, но второй молодчик был не столь смел, чтобы принять вызов, и ударился в бегство. Стоунхорн бросил ему в спину стилет, тот рухнул. Стоунхорн выхватил пистолет. Однако еще не стрелял. Когда же с другой стороны прогремел выстрел, он уже лежал в траве, и пуля просвистела над ним.

Он на миг поднялся и выстрелил. Ответ пришел слева и справа: должно быть, не менее трех бандитов взяли его на мушку, а может быть, и четверо. Он с пистолетами в обеих руках занял место в новом укрытии. Тачина больше не видела его. Она тихо сидела в траве и прислушивалась; ее глаза были устремлены на лошадь, где у Стоунхорна, возможно, было еще другое оружие и на которой он мог в конце концов ускакать. Между холмами завязалась перестрелка. Не слышалось больше ни слова, ни крика. Схватка шла не на жизнь, а на смерть, ожесточенная, с особой ненавистью. Бандиты против бандитов, на миг подумалось Тачине, но тут же она отбросила это, и лишь одна мысль владела ею: Стоунхорн!..

Дрожа в облепившей тело мокрой разорванной одежде, Тачина раскрыла свой перочинный нож. Если уж над ней попытаются надругаться, она будет защищаться, а если не сможет себя защитить, она этого не переживет.

Перестрелка на момент приостановилась. Потом раздался резкий свист — это был сигнал врагов Стоунхорна. Кто-то взвизгнул:

— Свинья! Предатель!

В ответ прозвучал выстрел.

И снова поднялась стрельба. Стоунхорн отвечал неторопливо, экономно. По выкрикам и звукам выстрелов Тачина представила себе картину боя: очевидно, двое или трое держали его под постоянной угрозой, а кто-то пытался обойти и убить.

И в подтверждение ее мыслей у входа в небольшую ложбинку, где она сидела, появился человек. И хотя Тачина в ночи не могла видеть цвета его одежды, она тотчас поняла, что это был белый, в коричнево-красной рубашке, которого она видела в аэропорту Нью-Сити.

Когда перед ним оказалась Тачина, этому красно-клетчатому пришла в голову иная, более подлая, хотя и не такая уж хитрая, мысль:

— Хе! Стоунхорн, иди сюда! Эй, шляпа, у меня тут твоя голубка…

Тачина поняла, что она теперь должна послужить приманкой для своего мужа.

И она поднялась, чтобы действовать. Она не собиралась покоряться.

— Минутку, минутку! — в той же игривой тональности ответила она. — Сейчас я подам тебе на завтрак Рогатый Камень!

Но тот, видно, решил продолжить окружение и прошмыгнул мимо.

Тачина воткнула нож в землю и, чтобы помочь мужу, отважилась действовать иначе.

Словно рысь, она прыгнула «клетчатому» сзади на шею. Он, не ожидая такого, под ее весом и напором потерял равновесие и свалился на землю. Револьвер он выронил и не успел опомниться, как Квини завладела оружием, а обращаться с ним она научилась еще на ранчо отца. И как только бандит поднялся, она прицелилась:

— Руки вверх!

Тот не подчинился, она выстрелила. Он упал.

И тут, откуда только это взялось, у Тачины вырвался пронзительный победный клич ее предков.