Ночь нежна

Неделю спустя, остановившись у регистратуры, чтобы забрать почту, Дик услышал какой-то шум снаружи: это покидал клинику пациент Фон Кон Моррис. Его родители, австралийцы, сердито запихивали вещи в огромный лимузин; рядом стоял доктор Ладислау и безуспешно пытался что-то возражать воинственно жестикулировавшему Моррису-старшему. Сам молодой человек с циничной ухмылкой со стороны наблюдал за подготовкой к своей эвакуации.

– Не слишком ли вы торопитесь, мистер Моррис? – спросил Дик, подходя к машине.

Увидев Дика, мистер Моррис вскипел, его испещренное красными прожилками лицо вспыхнуло в тон таким же красным клеткам пиджака, потом побледнело и вспыхнуло вновь, словно кто-то включал и выключал в нем электричество. Он надвинулся на Дика, как будто собирался его ударить.

– Нам давно пора было уехать отсюда, нам и всем остальным, – воскликнул он, остановился, чтобы перевести дух, и продолжил: – Давно пора, доктор Дайвер. Давно!

– Может быть, поговорим у меня в кабинете? – предложил Дик.

– Ну уж нет! Поговорить-то мы еще поговорим, но ни с вами, ни с вашим заведением я больше не желаю иметь никаких дел. – Он потряс пальцем перед лицом Дика. – Я только что сказал вон тому доктору, что мы тут лишь зря потратили время и деньги.

Доктор Ладислау по-славянски уклончиво изобразил вялое несогласие неопределенным движением плеч. Дику Ладислау никогда не нравился. Умудрившись все же увлечь возбужденного австралийца на дорожку, ведущую к административному корпусу, он попытался уговорить его войти, но тот решительно тряхнул головой.

– Именно вы-то мне и были нужны, доктор Дайвер, да – вы. Я обратился к доктору Ладислау лишь потому, что вас нигде не могли найти, и доктор Грегоровиус вернется не раньше вечера, а ждать я не собираюсь. Нет, сэр! Ни минуты здесь не останусь после того, как сын рассказал мне правду.

Он грозно надвинулся на Дика, который свободно опустил руки, чтобы быть готовым оттолкнуть его, если понадобится.

– Я поместил сюда своего сына, чтобы его вылечили от алкоголизма, а он рассказал нам, что от вас самого пахло алкоголем. Вот так, сэр! – Он быстро втянул носом воздух, но явно ничего не учуял. – И не один, а два раза. Ни я, ни моя супруга никогда в жизни не брали в рот спиртного, и мы отдали Фон Кона на ваше попечение, чтобы излечить его, а он дважды за один месяц почувствовал, как от вас пахнет вином! И это вы называете лечением?!

Дик колебался: Моррис вполне был способен учинить скандал прямо здесь, на дорожке.

– В конце концов, мистер Моррис, – все же сказал он, – никто вокруг не обязан отказываться от своих привычек, только потому, что ваш сын…

– Но вы же врач, черт возьми! – гневно воскликнул Моррис. – Когда какой-нибудь работяга лакает свое пиво, это плохо, но это его дело, но вы-то призваны лечить от…

– Ну, это, пожалуй, уж слишком, – перебил его Дик. – Ваш сын поступил к нам с диагнозом клептомания.

– Да, но откуда она взялась? – Теперь Моррис почти кричал. – Из-за пьянства, потому что пил по-черному. Вы знаете, что значит пить по-черному? Это когда кругом наступает чернота! Мой собственный дядя из-за этого угодил на виселицу, да будет вам известно. И вот я помещаю сына в лечебницу, а там от доктора разит спиртным!

– Я вынужден просить вас покинуть клинику.

– Просить? Меня? Да мы уже сами уезжаем!

– Будь вы чуть более воздержанны, мы бы могли сообщить вам результаты, которые дало к настоящему времени лечение. Но разумеется, при том отношении, которое вы продемонстрировали, дальнейшее пребывание вашего сына в клинике исключено.

– И вы смеете говорить мне о воздержанности?

Дик окликнул доктора Ладислау и, когда тот подошел, сказал ему:

– Не сочтите за труд, доктор, от нашего имени проводить пациента и его родственников.

Едва кивнув Моррису, он прошел к себе в кабинет, закрыл дверь и неподвижно замер, ожидая, когда они уедут – грубияны-родители и их хилый отпрыск-дегенерат. Нетрудно было предсказать, что семейка исколесит всю Европу, устрашая приличных людей своим беспробудным невежеством и бездонным кошельком. Когда караван исчез из виду, Дика гораздо больше занимал вопрос, насколько он действительно спровоцировал этот скандал. Он пил красное сухое вино за обедом и ужином, ублажал себя бокалом – чаще всего горячего рома – перед сном и иногда пропускал стаканчик джина среди дня – джин почти не оставляет запаха. В среднем получалось полпинты спиртного за день – многовато для его организма.

Преодолев соблазн самооправдания, он сел за стол и в качестве рецепта самому себе составил режим, согласно которому сокращал дневную дозу спиртного вдвое. От врачей, шоферов и протестантских священников – в отличие от художников, маклеров и кавалерийских офицеров – никогда не должно пахнуть алкоголем, но винил себя Дик только в неосторожности. Однако оказалось, что инцидент еще далеко не исчерпан, и это выяснилось уже полчаса спустя, когда Франц, взбодренный после двухнедельного отдыха в Альпах, вернулся в клинику, так соскучившись по работе, что погрузился в нее прежде, чем дошел до своего кабинета. Дик ждал его перед входом.