Ночь нежна

Николь не хотела туманно-возвышенного романа, она хотела «любовной связи», ей требовалась перемена. Ставя себя на место Дика, она понимала, что, на поверхностный взгляд, пускается в пошлую авантюру, не одухотворенную подлинным чувством, и, потворствуя себе, подвергает риску их всех. Но с другой стороны, именно Дика она винила в создавшейся ситуации и искренне полагала, что подобный эксперимент может оказаться исцеляющим. Все лето она подогревала себя, наблюдая за людьми, которые легко поддавались соблазну и не несли за это никакого наказания, более того, несмотря на решение больше не лгать себе, она предпочитала усыплять совесть мыслью, будто просто нащупывает почву под ногами и в любой момент может сделать шаг назад…

Когда они очутились в тени, Томми обхватил ее своими руками-крыльями в белых рукавах, притянул к себе и посмотрел прямо в глаза.

– Не двигайтесь, – сказал он. – Я хочу долго-долго смотреть на вас.

Его волосы были надушены, от белой рубашки исходил легкий запах мыла. Она не улыбалась, ее губы были крепко сжаты, и они какое-то время просто смотрели друг на друга.

– Ну и как, нравится вам то, что вы видите? – тихо спросила наконец Николь.

– Говорите по-французски.

– Хорошо, – согласилась она и повторила по-французски: – Нравится вам то, что вы видите?

Он крепче прижал ее к себе и ответил:

– В вас мне нравится все. – Потом, поколебавшись, добавил: – Я думал, что хорошо изучил ваше лицо, но оказывается, в нем есть кое-что, чего я прежде не замечал. Когда у вас появился этот невинно-плутоватый взгляд?

Она вырвалась из его рук, пораженная, негодующая, и воскликнула по-английски:

– Так вот зачем вы хотели говорить по-французски! – Из дому вышел лакей, неся на подносе херес, и она умерила свой гнев. – Чтобы удобней было говорить колкости?

Она с размаху плюхнулась на серебристую парчовую подушку, лежавшую на сиденье стула, и сказала так же решительно, хотя и переходя снова на французский:

– У меня здесь нет зеркала, но если взгляд у меня изменился, так это потому, что я выздоровела. И вероятно, вместе со здоровьем ко мне вернулось мое истинное я – мой дед был плутом, и это передалось мне по наследству, вот так. Это удовлетворяет ваш логический склад ума?

Казалось, он не слушал и не осознавал того, что она говорила.

– Где Дик? Мы будем обедать вместе?

Видя, что вопрос он задал просто так и ответ его мало интересует, она вдруг рассмеялась, отметая досаду.

– Дик путешествует, – сказала она. – Тут объявилась Розмари Хойт, так что то ли они вместе, то ли она так его расстроила, что ему захотелось уехать и помечтать о ней в одиночестве.

– Знаете, вы для меня все-таки немного сложноваты.

– Да нет же, – поспешила она ободрить его. – На самом деле никакая я не сложная, просто во мне… во мне заключено множество разных, но простых людей.

Мариус принес дыню и ведерко со льдом; Николь, неотступно думая о своем «невинно-плутоватом» взгляде, молчала; да, этот мужчина из тех, что подносят тебе нерасколотый орех, вместо того чтобы потчевать очищенными ядрышками.

– Почему они не хотят оставить вас в вашем естественном состоянии? – спросил наконец Томми. – Вы – самая поразительная личность из всех, кого я встречал.

Она не знала, что ответить.

– Ох уж эти укротители женщин! – саркастически усмехнулся он.

– В любом обществе существуют некие… – начала она, чувствуя призрак Дика у себя за плечом, но смолкла, поняв, насколько это не соответствует настроению Томми.

– Мне на моем веку доводилось окорачивать с помощью грубой силы многих мужчин, но я бы никогда не посмел даже попытаться подчинить себе силой женщину. Особенно такой «доброй» силой – кому от этого лучше? Вам? Ему? Или еще кому-нибудь?

Сердце у Николь подпрыгнуло и бессильно упало – она прекрасно понимала, чем обязана Дику.

– Мне кажется, у меня…

– У вас слишком много денег, – нетерпеливо перебил он. – В этом корень проблемы. Дик просто не может этого пережить.

Она молча раздумывала над его словами, пока слуга убирал дыню.

– И что, по-вашему, я должна делать?

Впервые за последние десять лет она оказалась под влиянием другой личности, не личности мужа. Всему, что говорил Томми, предстояло отныне и навсегда осесть в ее сознании.

Сидя под кроной густой сосны, ветви которой шевелил легкий ветерок, и ощущая чувственный жар послеполуденного солнца, разбрызгивавшего ослепительные веснушки по клетчатой скатерти, они выпили бутылку вина. Встав из-за стола, Томми подошел к ней сзади, положил ладони на плечи и, скользнув ими вдоль рук, стиснул ей пальцы. Они прижались друг к другу щеками, потом губами, и она задохнулась – наполовину от страсти, наполовину от неожиданного изумления тем, сколь сильна оказалась эта страсть…

– Нельзя ли на время отправить куда-нибудь детей с гувернанткой?

– У них урок музыки. К тому же я в любом случае не хочу здесь оставаться.

– Поцелуй меня еще раз.

Позднее, в машине, на пути в Ниццу, она подумала: значит, у меня плутоватый взгляд, да? Ну и прекрасно – лучше быть плутом в здравом уме, чем сумасшедшей святошей.