Ночь нежна

Что ни его интересы, ни интересы Николь в плане миссис Спирс не учитывались, было очевидно, как очевидно было и то, что подобную аморальность миссис Спирс рассматривала как компенсацию за собственные лишения, как свое законное право, как пенсию, заслуженную ее эмоциональными жертвами. В борьбе за выживание женщины вынужденно бывают способны почти на все, но их едва ли можно обвинить в таком сугубо мужском грехе, как жестокость. Пока любовные радости и печали дочери чередовались в допустимых пределах, миссис Спирс взирала на них с отрешенностью и ироничной снисходительностью евнуха. Она даже не задумывалась о том, что они могут причинить вред самой Розмари. Или была уверена, что это невозможно?

– Если все так, как вы говорите, значит, это не принесло ей особых страданий. – Он держался до последнего, притворяясь, будто все еще в состоянии думать о Розмари совершенно объективно. – В любом случае все это для нее уже позади. Хотя зачастую важный период в жизни начинается с чистой, казалось бы, случайности.

– Это не было случайностью, – упорствовала миссис Спирс. – Вы были ее первой настоящей любовью, вы для нее – идеал. Она пишет об этом в каждом письме.

– Просто она очень любезна.

– Вы с Розмари – самые любезные люди, каких я знаю, но в данном случае она говорит это не из вежливости.

– Моя любезность – просто ухищрение души.

Отчасти это было правдой. От отца Дик перенял немного нарочитую предупредительность манер тех южан, которые после Гражданской войны переселились на север. Он часто пользовался этими манерами, но и презирал их, поскольку они свидетельствовали не об отсутствии эгоизма, а лишь о желании не показаться эгоистом.

– Я влюблен в Розмари, – неожиданно признался он. – То, что я говорю вам это, – своего рода потворство себе с моей стороны.

Признание прозвучало неестественно и как-то официально, будто было предназначено для того, чтобы сами столы и стулья «Кафе дез Алье» запомнили его навсегда. Он уже чувствовал ее отсутствие под этими небесами: сидя на пляже, вспоминал ее облупившееся от солнца плечо; в Тарме, идя через сад, затаптывал ее следы, а когда оркестр заиграл «Карнавал в Ницце» – эхо былого веселья уже минувшего сезона, – ему показалось, что все вокруг начало пританцовывать, как бывало при ней. За какие-то часы она овладела всеми известными миру снадобьями черной магии: туманящей взор белладонной, кофеином, преобразующим физическую энергию в нервную, мандрагорой, дарующей мир и покой.

Душевным усилием он еще раз заставил себя поверить в выдумку, будто может думать о Розмари отстраненно, как миссис Спирс.

– Вы с Розмари очень похожи, – сказал он. – Здравый смысл, который она от вас унаследовала, сформировал ее личность и вылепил ту маску, которой она обращена к миру. Она не рассуждает, душа ее в истинной своей глубине романтична и алогична, как у ирландки.

Миссис Спирс и сама знала, что Розмари, несмотря на свою хрупкую внешность, – настоящий молодой мустанг. Капитан медицинской службы США доктор Хойт как профессионал методом перцепции диагностировал бы у нее непомерно увеличенные сердце, печень и душу, втиснутые под одну прелестную оболочку.

Прощаясь с Элси Спирс, Дик вполне отдавал себе отчет в ее неоспоримом обаянии и в том, что она значит для него больше, нежели просто последняя частица Розмари, с которой не хочется расставаться. Вполне вероятно, что Розмари придумал он сам – ее мать он никогда не мог бы придумать. Если плащ, шпоры и бриллианты, в которых Розмари ушла со сцены, были пожалованы ей им самим, то видеть достоинства ее матери было приятно, напротив, потому, что их-то он уж точно не нафантазировал. Она, похоже, была из породы женщин, которые готовы безропотно ждать, когда мужчина занят важным мужским делом – участвует в сражении или оперирует, – и твердо знают, что в этот момент нельзя ни торопить его, ни мешать ему. А покончив с делами, мужчина найдет ее сидящей у окна с газетой в руках и ждущей – без суеты и нетерпения.

– До свидания, и всегда помните, пожалуйста, что мы с Николь вас очень полюбили.

Вернувшись на виллу «Диана», он прошел к себе в кабинет и растворил ставни, закрытые на время дневной жары. На двух длинных столах в обманчивом беспорядке были разложены материалы его книги. Первый том, посвященный вопросам классификации, уже выходил небольшим тиражом за счет автора и имел некоторый успех. Велись переговоры о его переиздании. Второй должен был стать значительно расширенной версией его маленькой книжки «Психология для психиатров». Как и многие другие, он обнаружил, что в наличии у него – всего одна-две оригинальные идеи и что небольшой сборник его статей, уже в пятидесятый раз вышедший на немецком языке, по существу содержит в зародыше все то, что он знает и думает.