Ночь огня

Сначала я не мог понять причин отцовской придирчивости и внезапной смены привычек. Но когда после еды подали кофе, один его жест привлек мое внимание, и многое, чего я раньше не замечал, вдруг стало явным. Отец боялся разлить кофе, поэтому опирался правой рукой, в которой была чашка, на левую. Чтобы сделать глоток, он склонялся всем телом и с усилием тянулся к чашке головой и губами. На тонкой шее при этом проступали напряженные вены. В тот момент я понял, что мой отец был уже стариком, на которого не следовало обижаться. Хотя он прилагал все усилия, чтобы держаться прямо и гордо. Особенно странным мне показалось выражение, которое отец использовал, беседуя с Селим-беем обо мне: «На чужбине ребенок остался совсем один, без присмотра». Отец почему-то сердился на слово «чужбина», которым злоупотребляли старые женщины, и всякий раз говорил: «Разве может существовать чужбина внутри родной страны? Я не потерплю такой неучтивости!»

Я успел привыкнуть к одиночеству, поэтому после еды вышел в сад и стал прогуливаться по дорожке перед домом.

От нее ответвлялись тоненькие тропинки, уводившие в разные уголки сада. Свернув на одну из них, я пошел к колодцу с ветряной мельницей, который стоял посреди огорода. Из деревянных желобов лилась вода, гак что по бокам образовались маленькие топи.

Я шел, стараясь не наступить на одну из них в темноте, как вдруг услышал собачий лай со стороны и приготовился повернуть обратно. В ту же минуту послышался женский голос:

— Sopa, Flora, sopa... Skase pulimu[38], — и собака замолчала.

Среди деревьев по ту сторону показалась женская фигура. Пройдя несколько шагов, она поставила на землю что-то похожее на корзину и поймала за поводок белую собак)', которая бегала вокруг подола ее юбки. Вновь подняв свою ношу, женщина приблизилась ко мне. Лунный свет лился со стороны незасеянного поля и освещал ее ноги, корзинку и собаку, а верхняя часть тела скрывалась в тени ветвей.

Тем не менее я без труда узнал младшую сестру Селим-бея.

Полагая, что в доме взяли за правило не разговаривать со мной, я отступил назад, к полю. Девушка посчитала, что я испугался собаки, и сказала:

— Не бойтесь, она не укусит.

В самом деле, гордость неуместна в молодости! Сначала Селим-бей, а теперь и эта молодая женщина пытается взять меня под свою опеку. Все было против меня. Глупо горячась, я возразил:

— Госпожа, я хотел уступить вам дорогу, с чего бы мне бояться собаки?

Чтобы доказать свои слова, я протянул к ней руку. Но животное вдруг рассердилось, зарычало и укусило меня. К счастью, Флора была обычной домашней собакой, которую держали для забавы, поэтому больше шумела, чем причиняла вред. Тем не менее манжета рубашки оказалась разорвана, а ладонь под мизинцем начала кровоточить.

— Все в порядке, ничего серьезного, — сказал я, радуясь тому, что смог доказать свою смелость, пусть даже ценой укуса. Молодая женщина разволновалась и настаивала, чтобы я показал рану. Но я спрятал руку за спину.

В наше время укус собаки считался незначительным событием. Если у собаки не наблюдалось явных признаков бешенства, вроде непонятной агрессии или капающей изо рта слюны, рану просто перевязывали чистой тряпкой и забывали об этом.

Мы не хотели рассказывать домашним о том, что случилось. Поэтому мы просто дошли до колодца и промыли рану водой, которая оставалась в просмоленном желобе, а затем перевязали руку моим платком, разорвав его надвое.

Делая перевязку, девушка то ругала Флору по-гречески, то обращалась ко мне.

Она поведала мне, зачем пришла в сад с корзинкой. Оказывается, в одном из уголков на нескольких лозах раньше времени созрел особый виноград без косточек. Она решила нарвать его, чтобы угостить мою мать, и взяла с собой Флору. В какой-то момент девушка словно бы решила протянуть одну из гроздей мне, но передумала. В самом деле, угощать виноградом из собственных рук гостя-мужчину у колодца, в ночной темноте — это было слишком.

По-турецки она говорила гораздо лучше сестры. Может быть, даже лучше, чем ее старший брат Селим-бей...

Я сказал ей об этом и спросил, почему той ночью в церкви она не решилась заговорить по-турецки.

— Я не хотела, чтобы вы знали, кто я такая, — объяснила она. — В ту ночь мы с сестрой были гостьями вашего квартала. Девушки отвели меня в церковь... На Крите мы постоянно куда-то ходили. Но здесь так нельзя.

После небольшого колебания девушка добавила:

— Вы скажете матери, что видели меня в ту ночь в церкви и решили, что я гречанка?

Ее страх можно было понять. Я поспешил заверить, испытывая даже некоторое удовлетворение:

— Разве я ребенок? Зачем я буду делать то, что вам неприятно?

— Спасибо...

Чтобы заставить ее поверить мне, я был готов пожертвовать обещанием и выдать Стематулу, которая в обмен на страшную клятву поведала мне большой секрет.

— На самом деле я знал, кто вы такая. Но никому не говорил, можете быть уверены.

— Вам Стематула сказала?..

— Да... Не сердитесь на нее за это.

— Сердиться я не стану.

— И не говорите, что я ее выдал...

— Если хотите... пусть будет так... Но Стематула очень дурная девушка.