Ночь огня

Теперь меня больше тянуло в поля, чем на городские улицы. В Миласе началась осень, и удушливая жара то и дело перемежалась дождями. С разрешения главного инженера я отправлялся в длинные прогулки к Кюллюку и Бодруму, часто ночуя в палатках дорожных рабочих.

Одним из симптомов болезни стала любовь к полям, стремление быть поближе к животным и одновременно подальше от людей. Главным моим наставником в этом деле следует считать беднягу Меджнуна[39], который построил гнездо для птиц на своей голове. А вместе с ним и других прославленных поэтов: Ферхада, Керема и Камбера[40]. Их недуг принял форму девичьего лика, заставляя влюбленных разбить свой саз[41] и бежать в пустыни и горы...

Но у меня была другая причина для страданий: отец с матерью, а точнее, то один, то другая. Интересно, покинула бы меня болезнь, если бы я в тот момент воссоединился с ними? Думаю, нет. Пробыв совсем недолго рядом с ее кроватью, его ножами для прививки деревьев и банками с краской, я, скорее всего, убежал бы вновь в поля и на расстоянии упивался своей тоской.

Интерес каймакама к литературе выражался не только в заучивании и повторении старинных бейтов. Любил он и новые книги, поэтому обязательно заказывал их из Стамбула, как только весть о появлении новинок достигала его ушей. При этом скупость, а точнее, бедность каймакама доходила до крайности: он никак не мог купить себе новый галстук, хотя старый от длительной носки больше напоминал веревку.

Этот человек считал, что обязан научить меня мыслить, и усердно предлагал некоторые новые книги. А с другой стороны, настаивал, чтобы я занимался каллиграфией и заучивал старые стихи. Поначалу он с особой настойчивостью предлагал мне переводной роман «Рафаэль», повторяя: «Значительное произведение. Газета «Икдам» организовала конкурс и отдала его на перевод трем разным писателям. Читай эту книгу как учебник, заодно узнаешь новые слова».

В нашем доме никто не читал книг, да и не было ничего, кроме Мухаммедие[42] и дивана Фузули[43], поэтому тяги к чтению у меня не возникло. Стоило мне открыть каймакамовского «Рафаэля», как с улицы доносился голос какой-нибудь девушки или я вспоминал о неотложном деле, заламывал уголок страницы и откладывал книгу в сторону.

Однажды, отдыхая в палатке дорожных рабочих близ Бодрума, я обнаружил «Рафаэля» в своей сумке. Лишь Аллах знает, как там оказалась книга, но на этот раз, несмотря на полное безразличие, которое сковывало тело и мысли, я не смог от нее оторваться. Герой романа, насколько я помню, бродил по горам Савойи совсем один, ночевал близ заброшенных водопадов, в ветхом помещении бывшей водяной мельницы и читал книги при свете огарка свечи, совсем как я. К тому же он влюбился в женщину, больную чахоткой. А однажды, когда они плыли в лодке, привязал ее руку к своей и решил броситься в озеро.

Судя по всему, этому роману суждено было стать книгой моей болезни. Познакомься я с ним чуть раньше, я нашел бы в нем причину своей печали. Подобно моралистам-простофилям, которые склонны винить книги во всех трагедиях, тогда как реальной причиной несчастья является сама жизнь.

Бедняга каймакам, стиснув зубы, так умолял меня хоть разок прочесть «Рафаэля», что теперь я чуть ли не заучивал книгу наизусть. Днем — сидя в дуплах деревьев или гротах, а ночью — у палатки, в свете фонарей, вокруг которых вились тучи крылатых насекомых.

Но однажды, гуляя по горам, подобно герою романа, я упал и сломал ногу. Так закончился первый период моей болезни.

XII

Несчастный случай произошел, когда я перепрыгивал с одного валуна на другой, перебираясь через русло речонки. Лицо и руки оказались расцарапаны, ныло правое плечо и левая нога. Но ссадины на лице беспокоили меня гораздо больше, чем боль в онемевшей ноге. Они могли оставить след. Я промыл раны водой, отломил сухую ветку и, опираясь на нее, спустился к палаткам у подножия горы.

Бригадир из Харпута сделал мне первую перевязку. К кровотбчащим ссадинам он приложил табак, а потом решил, что моей ноге не повредит массаж его собственного изобретения. Один из рабочих взял меня за талию, а бригадир несколько раз с силой дернул за ногу. Таким образом, вывих, если он имелся, должен был исчезнуть, а кости вновь встать на свои места.

Растянувшись на постели в палатке, я пребывал в полной уверенности, что завтра проснусь абсолютно здоровым. Но ближе к полуночи у меня начался жар, а нога до самого колена опухла. К счастью, в тот день в Миласе находились два врача, которые приехали, чтобы провести медицинский осмотр солдат. Один из них оказался хирургом.

Выяснилось, что у меня серьезный перелом и требуется лежать двадцать дней не двигаясь. Каймакам рвал и метал, ругая меня, а еще больше бригадира, который в ту ночь сделал мне массаж. Хотя бедняга проявлял участие и провел у моего изголовья целый час, он то и дело восклицал: