Ночь огня

Чем-то жест бедняжки напомнил мне собственные попытки понарошку совершить самоубийство, когда я забавлялся с игрушечным револьвером, зная, что он никогда не выстрелит. Безнадежность, охватившая дом в этот последний вечер, заставила ее искать смерти. И теперь она испытывала горькое наслаждение, пренебрегая укрытием и вверяя себя воле судьбы в ночь, когда в воздухе носились шальные осколки. Если человек пребывает в таком расположении духа, его лучше не трогать. Более того, мне не хотелось, чтобы она в подобном состоянии почувствовала мое присутствие, поэтому я повернул назад. Но у самой лестницы я передумал и подошел к стеклянной двери, за которой скрывались ступени другой лестницы, ведущей наверх.

Как ни странно, в эту ночь я впервые попал на чердак. Столько лет я гостил в этом доме и ни разу не испытывал потребности подняться сюда. Поскольку наверху все ставни были закрыты, на лестнице царила кромешная темнота. Спичек у меня не было, приходилось ощупывать стены и перила. Наконец я добрался до верха и пошел на свет, который лился из-под двери.

Через несколько шагов мои колени воткнулись во что-то мягкое, вроде ковра или перины, и я чуть не растянулся на полу. За дверью обнаружился узкий коридор, ведущий на террасу, где стояла Афифе.

Хотя звуки орудий стихли, а залпы стали намного реже, она, видимо, настолько погрузилась в свои мысли, что не заметила, как я подошел к открытой двери.

Балкон был шире, чем иная гостиная в современной квартире. Она стояла на его дальнем краю, там, где сходились поручни перил, засунув руки под мышки. Такую позу Афифе принимала всегда, стоило ей задуматься и уйти в себя.

Чувствуя, что мое внезапное появление напугает ее больше, чем звуки падающих снарядов, я окликнул женщину издалека. Она, ничуть не удивившись, обернулась.

Прогнившая, полуразрушенная кровля, некогда оцинкованная, странно потрескивала под ногами.

Афифе указала на перила:

— Не подходите близко и не трогайте, они рассыпаются на глазах.

Мне не хотелось, чтобы мое поведение было истолковано превратно, поэтому я ответил:

— Мама волнуется, Афифе-ханым. Она ждет вас в подвале, подняла страшный шум. Я пришел за вами.

Она не ответила, а только улыбнулась.

— Как вы не боитесь здесь находиться... Ведь это совсем не безопасное место. Сюда вполне может залететь шальной осколок.

Она снова улыбнулась:

— Может быть, Мурат-бей...

— Ну как? Вам удалось увидеть эти бомбардировщики?

— Был какой-то звук, но я не уверена...

— Вероятно, опасность миновала... Они, скорее всего, уже далеко и...

Мне не удалось закончить.

В ушах загрохотало так, как будто снаряд взорвался прямо под боком. За первым взрывом последовало еще несколько. Удар был настолько сильным, что затряслась крыша над нашими головами, а на оцинкованную кровлю что-то посыпалось.

— Не бойтесь, — сказал я. — Брат говорил, что неподалеку будут сброшены бомбы. Наверное, это они... Впрочем, давайте спустимся вниз, а то мама совсем разбушуется из-за моего исчезновения.

— Как хотите, — ответила Афифе, входя в дом. Я шел за ней следом, а рокот снарядов все усиливался...

— Настоящая ночь огня, Афифе-ханым, — заметил я.

Она резко обернулась:

— Вы правы. Это ночь огня.

Вновь отвернувшись, она зашагала дальше, к лестнице, но через пару шагов ее ноги запутались в ковре или перине, на которую я налетел по пути наверх. Афифе споткнулась и чуть не упала. К счастью, расстояние между нами было ничтожным, поэтому я успел подхватить ее под руки. Вот только теперь уже мы оба потеряли равновесие и упали на преграду.

Я сразу же вскочил:

— Надеюсь, все в порядке, Афифе-ханым? — Я не мог удержаться от смеха.

Но она не ответила и даже не пошевелилась.

— Что с вами? — спросил я.

Вновь никакого ответа.

— Надеюсь, вы не ушиблись?

Я нагнулся, чтобы задать последний вопрос, и внезапно почувствовал ее руки в своих ладонях. Они пылали огнем, а я не мог заставить себя отпустить ее. Медленно опускаясь рядом, я чувствовал, как мы касаемся друг друга плечами. Вскоре я осознал, что она прижалась щекой к моей щеке и теперь лежит в моих объятиях. Горячие пальцы Женщины подрагивали в моих руках.

В голове мелькнула мысль: «Ты столько лет безумно желал Афифе, а теперь она лежит у тебя на груди...»

В темноте я совершенно не видел ее лица, да и вообще ничего не видел. Только в памяти проносились картинки прошлого: полупрозрачный профиль у окна, освещенный солнечным светом, тень от вуали на ее щеке, когда мы встречались на улице, лик, словно источающий собственный свет в полумраке. Я не в силах был контролировать развитие событий. С каждой секундой она льнула ко мне все больше, устраивалась у меня на коленях, прижималась грудью к моей груди.

Теперь никакая сила, никакая мысль или преграда не смогла бы разделить нас. Она вверила себя моей воле, не произнеся ни единого слова. Лишь в последнее мгновение я почувствовал, что она инстинктивно, совсем слабо пытается сопротивляться. Вот и все...

Даже придя в себя, я не мог совладать с растерянностью. Иначе я не оставил бы ее одну на чердаке.