Ночь Патриарха

Родители купили мне фотоаппарат «фотокор», и я стала усиленно заниматься фотографией под руководством нашего клубного фотографа — известного ленинградского художника, находившегося в ссылке после отбывания лагерного срока заключения. У него при клубе была своя фотостудия.

Но зимой, когда я уже училась в десятом классе, я увидела в одном из журналов репортаж о Московском Архитектурном Институте, сопровождённый фотографиями. И я тогда загорелась идеей, что вот это та профессия, которую я хотела бы получить. С детства считалось, что я хорошо рисую. Но я никогда ни одного дня не училась этому специально, и у меня не было никакой школы. Я понимала, что это огромный недостаток. В статье указывалось, что при МАРХИ действуют летние кратковременные курсы по подготовке абитуриентов, в том числе и по рисунку. Я решила, что, как только получу аттестат зрелости, на следующий же день поеду в Москву и поступлю на эти курсы. А пока что стала всё свободное время рисовать с натуры — натюрморты, автопортреты.

Последний год моей учёбы в школе был очень тяжёлым. На нас свалились крупные неприятности. Во-первых, в феврале в день первых послевоенных выборов депутатов в Верховный Совет СССР сгорел дом, в котором мы жили. Мы лишились значительной части нашего имущества, а все мои рисунки пропали. Двухэтажный на три подъезда дом, сложенный из толстого соснового бруса, сгорел менее, чем за час.

Пожар начался с нашего подъезда, где рабочие пытались при помощи электропаяльника отогреть замерзшую на чердаке трубу водяного отопления. Рабочие отогрели трубу, замотали её войлоком и ушли. Очевидно, они не заметили, как где-то заронили искру.

Мама только накануне вернулась из Москвы, куда ездила в командировку. Мы все были дома, когда нам по каким-то делам зашла соседка. Она уже собиралась уходить, когда завела с мамой разговор о том, что меня надо отдать в музыкальную школу учиться пению, поскольку у меня хороший голос. Она сквозь стенку слышала, как я горланю, когда остаюсь дома одна. Мама ничего не успела ответить, как раздался с лестничной клетки крик: «Люди, горим!». На пожар примчались жившие неподалеку знакомые и сотрудники «Краслага».

Старший брат моей соученицы, симпатизирующий мне Женя Беленький, высадил плечом балконную дверь, на что мама закричала: «Женя, что вы делаете! Как же мы будем жить зимой?»

Мама с ужасом смотрела, как мы с Женей на диван, устланный спускающимся со стены большим ковром, стали складывать носильные вещи из платяного шкафа. Потом Женя снял ковёр с гвоздей, мы в него закатали вещи, и Женя сбросил этот свёрток с балкона вниз.

Мы расстелили на полу скатерти, простыни и стали вынимать из шкафов носильное и постельное бельё, которое завязывали в большие узлы и тоже сбрасывали вниз. Папа собирал в отдельный узел документы и ценные бумаги. Вдохновлённая нашим примером мама молча собрала серебро и другие ценные вещи, которые завязала в небольшой узелок и тоже сбросила с балкона.

Уже начало темнеть, когда приехала пожарная машина и пожарники приставили к нашему балкону лестницу. Поскольку вся лестничная клетка была занята огнём, и уже во всю горел первый этаж, нам кричали, чтобы мы немедленно спускались вниз по пожарной лестнице. Первой пожарники спустили находящуюся в истерическом ступоре маму. Потом за ней спустился вниз папа, а за ним и я. Женя до последнего оставался в квартире, спасая наше имущество. Ему удалось сбросить вниз книжный шкаф вместе с книгами, которые много лет с любовью собирал папа. Из окон первого этажа уже вырывалось пламя, и Женя был вынужден спрыгнуть вниз прямо с балкона, где его подхватили пожарные.

На пожар сбежались со всего города зеваки и мародёры. Уже стемнело, и своего узелка с серебром мама, конечно, не нашла. Его, очевидно, затоптали в снегу, а скорее всего, украли.

«Краслаг» прислал сани, на которые мы погрузили спасённое имущество, и нас отвезли к зданию Управления. Мама хорошо помнила, как положила в сани мешочек с рисовой крупой, но при разгрузке саней мы его так и не обнаружили, также как не нашли многих вещей, которые мы погрузили в сани. Это значит, что нас обкрадывали в темноте прямо на ходу. Больше всего мне жаль, что украли мои любимые коньки с ботинками — никогда в жизни ни до, ни после этого у меня не было таких удобных коньков.

На месте двухэтажного двенадцати квартирного дома осталась огромная яма, наполненная чёрными углями. Сгорела даже картошка, которая лежала в подвале у многих жильцов. Знакомые рассказывали, что на следующий день видели на пепелище горестно мяукавшего нашего черно-белого кота Антона. Я была рада, что он не погиб, поскольку сразу же после того, как начался пожар, его никто не видел. Очевидно, наш пушистый красавец сбежал в самом начале. Я несколько раз приходила на пепелище, надеялась, что увижу Антона. Но его там уже не было. Скорее всего, кот где-то пристроился, благодаря своей красоте.