Ночь Паука

— Я оставила тебя в покое, как обещала, но тебе захотелось мести! Так прими же мою! — Она вновь дико расхохоталась и, рывком выдернув из своей груди меч, резко обернулась к Конану.

Киммериец не понимал, с кем она говорит, и что означают ее слова. Он знал лишь, что другого такого момента ему не представится, и не раздумывая метнул меч. В тот же миг Зита обернулась, но лишь затем, чтобы успеть увидеть сверкнувшее в лунном свете острие клинка, входящего ей под левую грудь.

С воплями ужаса душа Фабиана бросилась прочь, но люди этого не слышали, а Незримому было наплевать.

Глаза Зиты вылезли из орбит, рот распахнулся, исторгнув рев дикого зверя, но увернуться она уже не могла. Острая сталь рассекла нежное тело, безжалостно перерезав нить жизни, и это было концом — существовать в теле с рассеченным надвое сердцем не мог даже Незримый, мгновенно понявший, что нужно немедленно найти новое или бежать!

Рев монстра сменился жалобным предсмертным стоном несчастной девушки, и Мелия от жалости и страха едва не лишилась чувств, но тут же взяла себя в руки — это не было концом. Темное облако, полностью повторяющее формой тело сестры, отделилось от нее и тут же начало меняться, на миг обретая зримые черты истинного облика Демона.

— Конан! — Мелия бросила мешочек с талисманом, и Конан подхватил его на лету. Картинка из колдовского сна проплыла перед глазами: стигиец смотрит на талисман и гибнет… Не задумываясь над тем, что делает, он нацелился в тело черной твари и резко сжал мешочек. Круглый камешек вылетел из его руки, словно выпущенный из пращи, и Мелия не успела опомниться, как он оказался у груди скованной путами страха черной фигуры.

Глаза Незримого вылезли от ужаса из орбит, обнажив всю черноту его бездонной души, когда он увидел, как, словно в дурном сне, к сердцу его подлетел маленький, сияющий солнечным огнем шарик и вонзился в мрак плоти.

Пасть разверзлась в предсмертном оскале. Чудовищный вопль сотряс стены дома, заставив Мелию зажать голову руками и отвернуться, чтобы не видеть, как ужасно корчащееся тело демона сморщивается и бледнеет, теряя плотность, становясь полупрозрачной тенью, остатки которой, закрутившись безумным вихрем, свертываются воронкой, в самом конце которой огненным оком горит, пожирающий его, огонек талисмана. Последний клочок потерявшего плотность мрака со свистом всосался внутрь, и наступившая вслед за тем тишина показалась им нереальной и жуткой.

Некоторое время двое оставшихся в живых не в силах были двигаться, словно боялись показать кому-то неведомому, затаившемуся рядом, что они, несмотря ни на что, не умерли, что все начнется сначала.

Первым очнулся Конан.

Он бросился к Мелии и поднял ее, придерживая за талию. Быть может, ему не следовало делать этого, ибо девушка едва держалась на ногах. Она упала Конану на грудь и залилась слезами.

— Как это страшно! Как страшно, Конан!

— Ну, ну! Все уже позади, поверь мне, девочка. Повинуясь какому-то внутреннему побуждению, она вдруг обернулась и замерла, глядя на неподвижные тела Зиты и Фабиана, лежащие рядом. Теперь, когда смерть успокоила их навеки, избавив от сомнений и тревог, надежд и желаний, лица обоих выглядели спокойными и умиротворенными, — даже изборожденное старческими морщинами лицо Фабиана. Лишь раны и кровоподтеки напоминали о выпавшем на их долю.

Мелия склонилась над сестрой и, поцеловав ее в губы, закрыла мертвые глаза, которым не суждено увидеть ничего более. Ни улыбки любимого, ни синего неба, ни родных людей… Эта мысль показалась ей невыносимой. Она вскочила и прижалась к широкой груди киммерийца, ища в его силе успокоения.

— Как это страшно, Конан, — повторила она, чуть успокоившись. — Эти двое хотели этой ночью подарить друг другу любовь…

— А подарили смерть! — закончил ее мысль киммериец.

— Как это страшно, Конан, — в который раз повторила она, — страшно и… несправедливо!

Варвар печально вздохнул.

— Да. Это так, но в жизни часто бывает, что находишь совсем не то, что ищешь.

Глава двенадцатая

Конан склонился, разглядывая лежащий на полу камень с почти невидимым теперь тельцем паука, неведомым образом попавшим в его середину, потерявший свой солнечный цвет, потемневший, словно прогоревший на костре кусок дерева, местами сделавшийся черным и лишь в одном месте, над головой паука, не утративший былой прозрачности.

«Как видно, душа Незримого оказалась слишком черна даже для всей светлой силы, запасенной камнем», — подумал киммериец, бережно укладывая талисман в мешочек и старательно затягивая шнурок.

Покончив с этим, он обернулся к Мелии.

— Пойдем, детка, не годится тебе оставаться здесь. Она грустно покачала головой, не в силах оторвать взгляда от распростертого на полу тела сестры.

— Не имеет значения, Конан — мне этого никогда не забыть.

Киммериец не стал спорить, понимая, что она права. Он просто молча повел ее прочь, подальше от этого места, и ночное небо за окном уже не казалось таким темным — близился рассвет, и край неба окрасился алым.

«Цвет крови, — подумал Конан невольно. — Крови, пролитой этой ночью…»