Ночь печали

Тем утром в одиннадцать часов, после того как испанцы насладились своим завтраком — кукурузной кашей, форелью, зажаренной на костре и приправленной шалфеем, лаймом и солью с южных соляных равнин, да еще вишневым компотом с дыней, — покурили и отстояли мессу, касик преподнес Кортесу роскошный подарок. Ему хотелось выразить свою благодарность. Сборщики податей томились на корабле в заливе, в Семпоале настал новый день, и это нужно было отметить.

— Позовите донью Марину, — сказал Кортес, увидев касика и его свиту.

Малинцин торопилась, волосы развевались за ее спиной. Она вытерла мокрые ладони, проведя ими по юбке, потому что ее позвали в тот момент, когда она мыла горшки и сковородки. Ее привилегированное положение и тот факт, что ей не приходилось больше заниматься женской работой, возмутили других рабов, и, чтобы успокоить их, Малинцин вернулась к своим обязанностям, включавшим готовку и уборку. Таким уж она была человеком: ей всегда хотелось чем-то занять руки. Обычно она переводила с легкостью, но в этот раз, услышав слова касика, Малинцин замялась. На мгновение она вообще лишилась дара речи. Ей было трудно произнести эти слова.

— Малинче?

— Я безмолвна, Агильяр.

— Ну хоть одно предложение, — взмолился он.

— Неужто мои же слова приведут меня к погибели?

— Что происходит? — Кортес терпеть не мог ситуаций, когда он чего-то не понимал.

— Он хочет, чтобы Кетцалькоатль Кортес женился на его прекрасной племяннице, — выдавила Малинцин, и тело ее стало холодным, словно река во тьме ночи. — Он будет счастлив, если Кетцалькоатль Кортес станет членом его семьи.

Берналь Диас, летописец, отметил в своей книге тот факт, что племянница касика очень походила на своего дядю и единственным отличием являлось то, что она была женщиной. Она тоже едва могла ходить, и потому ее с двух сторон поддерживали служанки. Тройной подбородок свисал до груди, груди висели до пояса, а живот почти достигал колен. Из-под огромной юбки виднелись крошечные ступни. Мочки ее ушей вытянулись из-за тяжелых украшений. Волосы ей обмазывали глиной, а сверху посыпали перьями. Глаза терялись в складках лица. Да, Берналь Диас не мог найти ни одной черты, за которую стоило бы похвалить эту девушку.

— Вот уродина, да? — шепнул Агильяр Кортесу. — Fea[39]. Прямо как ее дядя.

— ¿Fea? — Кортес залюбовался ее идеально ровными маленькими зубами, напоминавшими жемчужины, а также ее тонким, как у крылана, носом.

Ее толстые маленькие пальчики, похожие на сосиски, были унизаны кольцами. Кортес уже представлял себе наслаждение, которое получит от ее огромного тела, думал о том, каково будет ласкать его, входить в него, так что каждое движение доставит ему неземное блаженство. Пульсация радости: столько плоти, плоти для наслаждения! Женщины с неправильной формы носами, толстушки, девушки со слишком длинными руками или ногами, плоскозадые, со скрюченными пальцами и многими другими дефектами, за исключением разве что плохих зубов, — такие девушки приводили его в восторг. В них была тайна, их словно отметил Бог, поэтому им приходилось идти по жизни, преодолевая трудности, а значит, на них стоило смотреть если не с восхищением, то с уважением. Им было известно что-то, о чем красавицы не знали. Некоторые из них были столь же высокомерны, как и красотки, другие же оставались скромницами, будто чувствуя вину за свою внешность. Эта девушка была величественной, как и ее дядя, а ее крошечные глаза казались злобными. Ах, черт бы ее побрал, она так прелестна!

— Наверное, нет на свете такой женщины, которая бы тебе не понравилась, — прокомментировал это Альварадо.

— Да, ты прав.

— У тебя жена на Кубе, Кортес, — напомнил Куинтаваль.

— На Кубе, ты сам это сказал. Пусть донья Марина передаст касику, что я доволен, Агильяр. Пусть сообщит ему, что никогда ранее за годы своих странствий не встречал я такой женщины.

— Малинче не хочет говорить об этом.

— Чушь. Перевод — ее официальная обязанность. — Кортес попытался перехватить взгляд Малинцин, но затем пожал плечами, будто извиняясь: «Я мужчина, что же мне теперь делать?»