Ночь полководца

Вокруг лежало открытое поле, местами залитое водой, которую не принимала уже земля. Коротко свистели пули — Горбунов их не слышал. Странная мысль мелькнула у него:

«Хорошо, что я один, что здесь нет Маши…»

Он почувствовал облегчение оттого, что девушка не видит его в час последней, самой большой неудачи. Ибо даже теперь Горбунову хотелось остаться в ее памяти победителем и счастливцем. Вдруг он заметил высокого солдата, бегущего навстречу. Сблизившись, Горбунов и боец сели в грязь.

— Двоеглазов, ты? — закричал Горбунов обрадованно.

— Я, я… — тоже кричал боец. На его грязном, осунувшемся лице обозначилась приветливая улыбка.

— Ну, как вы? — крикнул старший лейтенант.

Двоеглазов торопливо доложил, что комиссар просит открыть огонь по немецким гаубицам, которые не позволяют высунуться из укрытия.

— Потери большие? — спросил комбат.

— А как же — большие, — ответил Двоеглазов, словно удивившись вопросу. — Одно спасение — перелетов у фрицев много, по пустому месту часто кладет…

Горбунов приказал передать комиссару, что огонь будет дан и что во всяком случае уходить из овражка можно только вперед. Потом он вернулся на свой КП. Он должен был ждать, пока наладится связь с командиром полка, — ничего другого не оставалось.

6

Уланов выбрался из леса на открытое место. Телефонный кабель вился здесь по земле, пересекая большую полянку. Кое-где была уже видна на ней редкая чистая зелень первой травы; в низких местах поблескивали лужи. Внезапно из одинокого куста впереди вырвалось желтое пламя, — куст взлетел на воздух и рассыпался там на отдельные ветки. Тут, видимо, и ложились мины, грохот которых Николай слышал все утро. Но теперь он почти не испугался близкого разрыва. Он спешил по важному делу, и бумажка, спрятанная в кармане гимнастерки, делала его как бы неуязвимым. Пробежав еще несколько шагов, он торопливо лег, так как услышал нарастающий треск. Вторая мина разорвалась сзади, и, оглянувшись, Николай увидел темное облачко на опушке. Он вскочил и устремился дальше к невысокой рыжеватой кочке, возле которой снова упал.

«Вовремя», — подумал он, почувствовав на лице ветер взрывной волны и обрадовавшись так, словно ему удалось обмануть кого-то, гнавшегося за ним. Согнувшись, он помчался к светлому пятну шагах в двадцати от себя и повалился там. Пятно оказалось новеньким алюминиевым котелком, полным дождевой воды.

Мины падали довольно часто по всей полянке, и Николаю приходилось иногда ложиться раньше, чем он достигал очередного намеченного пункта. Но с каждым новым десятком метров азартное упоение охватывало Николая. Слыша справа, слева металлический, дребезжащий гром, он отмечал про себя: «Мимо!!», «Недолет!», «Опять мимо!», испытывая при этом обжигающее удовольствие. Казалось, он играет с могучим, ослепшим от бешенства противником, промахи которого веселили тем сильнее, чем чаще повторялись. Николай искушал судьбу, выбирая теперь более далекие ориентиры. И неожиданное ликование поднималось в нем: он уже не только перестал бояться, но ощущал неведомое доселе счастье полного бесстрашия. Удивительное чувство вольности, легкости, силы, незнаемое до сих пор, несло юношу вперед. Он взбежал на пологий бугор так, словно взмыл на крыльях. Доблесть, оказывается, в себе самой таила прекрасную награду; преимущества храбрости остаются поэтому навсегда не известными трусам. Николай мчался вниз, и земля, напитавшаяся водой, мягко опускалась под его ногами. У подножья бугра сидел боец, и Николай остановился… Он узнал связиста, вышедшего на линию раньше него…

— Встретились… — сказал боец. — Бери мой инструмент.

— Вы что? — спросил, не понимая, Николай, разгоряченный своей игрой.

— Сам видишь… — сказал связист.

Он сидел, подавшись вперед, согнувшись, прикрывая руками живот. Между растопыренными пальцами виднелось намокшее черное сукно шинели. И Николай, содрогнувшись, отвел глаза.

— Концы зачистить надо… до блеска, — продолжал боец внятно, без заметных усилий, но темная кожа на его немолодом лице с мохнатыми взъерошенными бровями странно посветлела, как будто слиняла. — Потом соединишь концы, потом обмотаешь… Дело нехитрое.

— Давайте отведу вас, — сказал Николай, стараясь не смотреть на то, что закрывал боец.

— Скорей надо, а со мной проволынишься… Обрыв где-нибудь дальше… — Связист поморщился и согнулся еще больше. — Щиплет, — пробормотал он. — Бери катушку.

— И вернусь… Я мигом, — сказал Уланов.

Он испытывал одновременно и нестерпимое сострадание, и смутное чувство своего превосходства над раненым, словно то, что произошло со связистом, не могло случиться с ним самим.

— Тут меня и найдешь, — проговорил боец устало.

— Я мигом, — повторил Николай.

Он вскинул на плечи катушку, взял сумку, с инструментами и побежал, чувствуя непонятный стыд и облегчение.

Снова пошел дождь, на этот раз крупный и частый. Вскоре серая, сплошная штриховка ливня обесцветила все окружающее, как будто смыла с него краску. Неяркое свечение множества разбивающихся капель поднималось над землей. Дождь быстро усиливался, и полянка, трава, одинокие деревья начали излучаться.