Ночь полководца

Горбунову показалось вдруг, что в комнате не хватает воздуха; скуластое лицо его стало испуганным.

— Маша? — спросил он.

— Я и есть, — запнувшись, ответила девушка.

Она машинально потянулась к косынке, чтобы поправить ее, но, поймав себя на этом желании, поспешно опустила руки.

— Как? — прошептал Горбунов и задвигал локтями, стараясь приподняться.

— Лежите, лежите, — сказала Маша.

— Как же? Как? — спрашивал старший лейтенант.

Он был очень слаб и поэтому не мог совладать со своим волнением. Жестковатый рот его кривился.

— Вот, приехала… — сказала Маша.

— А я… я не знал…

Горбунов закрыл на секунду глаза и вновь поднял веки. Он видел Машу, ее овальное личико, полный, небольшой рот, утиный носик, видел глаза, излучавшиеся на него, — они показались Горбунову ярче и больше, так как Маша похудела. Он видел ее со всеми достоинствами, какими наделила девушку его пристрастная память о ней, со всем тем, что, быть может, осталось неизвестным для других. Поэтому Маша казалась ему более прекрасной, чем позволяло его обессилевшее сердце.

— Как это… я не знал? — повторил Горбунов, бессмысленно двигая руками по одеялу.

— Тише… Вам нельзя, — сказала Маша.

Но словно кто-то шепнул в ее душу «можно», отвечая тому, что слышалось в голосе Горбунова, было написано на его красном от жара лице.

— Давно… приехали? — спросил старший лейтенант.

— Три дня уже… — ответила Маша, порозовев от непонятной неловкости.

— Поправились… значит?

— Отлежалась, — сказала девушка.

Горбунов громко всхлипнул и поморщился. Он чувствовал себя растроганным до такой степени, что это было похоже на страдание.

— Отлежалась… — прошептал Горбунов.

«Он плачет», — подумала Маша, пораженная силой чувства, обращенного на нее. Взволновавшись, она опустила лицо.

— Маша! — тихо позвал Горбунов.

— Что вам? — спросила она так же шепотом, снова сев на пол.

— Дайте руку, — попросил он.

— Зачем? — сказала Маша.

Она пододвинулась и протянула руку ребром, как для пожатия. Горбунов взял ее пальцы, и они сложились податливым кулачком в его ладони.

— А я… не знал, что вы здесь… — опять повторил он, словно это и было самым важным.

— Да, — сказала девушка.

— А вы уже… третий день… здесь…

Горбунов не говорил ей о счастье, которое испытывал, — не потому, что робел или стыдился… Но счастье его было таким полным, что казалось естественно разумеющимся.

— Я так и думал… что вы приедете, — продолжал Горбунов.

Он моргнул, стряхнув с ресниц слезу, покатившуюся по огненной щеке.

— Думали, — сказала девушка.

— Я ждал вас…

— Да, — прошептала Маша.

Лицо ее опять посуровело; на-виске возле самой косынки заметно проступила под кожей синеватая жилка, как от физического напряжения.

«Что это со мной? — удивлялась Маша. — Почему я так волнуюсь?..»

Она внимательно посмотрела на старшего лейтенанта и как будто не узнала его. На Горбунове была чистая, почти не смятая сорочка, из-под отложного воротника которой виднелся узкий треугольник розовой шеи. И Маша почувствовала в этом что-то домашнее, доверчивое, юношеское.

— Я… я так ждал вас… — повторил старший лейтенант.

— Да, — сказала девушка.

«Скверная я… ой, скверная!» — подумала она, упрекая себя в недавнем покое сердца, представлявшемся ей теперь таким эгоистическим.

За дверью раздались голоса, потом кто-то пробежал по коридору, — Маша ничего не слышала. Она ощущала на руке горячую ладонь Горбунова; ей было смутно и немного страшно… Прошла минута, не больше, и как будто не стало комнаты, где она сидела, расширившейся до невидимых пределов. Желтый кружок света от лампы быстро расплылся, замерцал стакан воды на столе, шприц загорелся, как звезда, в облаке ваты. Сияние, наполнявшее воздух, становилось все ярче, и бесчисленные теплые лучи протянулись к девушке, растопляя ее нежность. «Я пропала, — мелькнуло в голове Маши. — Пропала навсегда», — подумала она с радостью и облегчением от невозможности что-либо изменить.

— Вы сердитесь? — словно издалека прозвучал голос Горбунова.

— Что? — не поняла она.

— Сердитесь на меня?

— Нет, — сказала Маша.

«Что он говорит?» — удивилась она и нахмурилась.

— Я вижу, что сердитесь, — сказал Горбунов.

Маша покачала головой и рассеянно улыбнулась… Потом тихонько освободила свои пальцы…

Внезапно Горбунов почувствовал резкую боль. Он замолчал, прислушиваясь, но не смог сразу определить, где именно она родилась. Что-то, пока неизвестное, происходило в его теле, уже как будто не принадлежавшем ему. И сознание полной зависимости от того, что помимо его воли сейчас совершалось в нем, встревожило Горбунова. Он посмотрел на свои руки, еще раз удостоверившись таким образом в их существовании. Затем пошевелил ступнями и, хотя боль усилилась от движения, испытал ни с чем не сравнимое ощущение: ноги его были целы.

— Вот… придется поваляться… немного, — проговорил Горбунов: он хотел узнать, куда и как его ранило, но не решался спросить об этом.

— Ничего, — сказала Маша, — ничего опасного.