Ночь после выпуска (сборник)

– Ладно, не будем ссориться по мелочам, к делу! Начинайте свою обвинительную речь. – Я уселся поудобнее и уставился на Кропотова.

Он снова пошевелил пакет на столе, скользнул по мне тусклыми, словно оцинкованными глазами, заговорил:

– Начну с того, что вам, наверное, необязательно даже знать. Мой отец… Он и в самом деле месяц служил полицаем.

Я пожал плечами. К чему мне теперь эта чужая новость двадцатилетней давности.

– И все это время он был связан со своим партизанским отрядом. Командир отряда жив, недавно вы ступил в печати, упомянул добрым словом моего отца. Да! Налицо документ! Вот эта газета!.. – Кропотов картинным, отработанным жестом полез во внутренний карман своего замусоленного пиджака.

Я остановил его:

– Верю, что невиновен. Дальше.

Кропотов взвился:

– Невиновен! Ишь как легко! Вы бы тогда так вот пели.

– Ни тогда, ни теперь не брал и не беру на себя судейских полномочий.

– Вот именно, на себя не брали, а меня заставили осудить.

– Не заставлял, скорей, советовал.

– А что такое совет учителя? Не осудишь – погибнешь, осудишь – будешь благоденствовать. Что это, как не своеобразное духовное насилие опытного и искушенного над неопытным?!

И меня взорвало:

– Послушайте, вы! Бывший Сережа Кропотов! Уж если вы взялись судить, то судите, а не занимайтесь художественной подтасовкой. Я насильник? Как же! Я ведь тогда действовал из желания навредить вам, а не принести пользу.

Его глаза вдруг заблестели, щеки затряслись, он захлюпал влажным смешком.

– Хе-хе! Вам не стыдно говорить о пользе? Хе-хе!.. – И выпятил грудь. – Взгляните на меня! Взгляните внимательней! Не отводите взгляда!.. Видите, я в славе, я в почестях, я в богатстве! Мне по шла на пользу ваша высокая и бескорыстная забота! Вы меня облагодетельствовали!..

Мне начинал действовать на нервы этот краснобай.

Я спросил:

– Хотите взвалить ответственность на меня за свои неудачи? Вы бы и без меня стали тем, кто есть.

Кропотов, бывший мой ученик, будущий мой убийца, минуту пробыл в задумчивости, наконец сказал важно и миролюбиво:

– Вот это-то мы и должны выяснить – стал бы я без вас… Итак, вы уговаривали меня отмежеваться от отца… А знаете ли вы, кто вам помогал в этом?

– Знаю – ваша мать.

– И не только! Мой отец тоже! Мой отец был величайшей души человек! Он считал: жизнь его безнадежно изломана войной, ему уже не прибудет и не убудет, самое страшное, если покалечат еще жизнь сыну… Словом, он был ваш верный, ваш горячий союзник!..

– Значит, вы с таким же успехом можете повесить свое обвинение на отца, как и на меня, – заметил я.

И он вдруг бурно восторжествовал:

– Ага! Я этого ждал! Я ждал этого!.. Прячетесь!..

– Прячусь? От кого?

– От своей совести. Ишь как, с моим отцом одинаков!.. – Кропотов подавился смешком и расправил плечи, холодно взглянул на меня оцинкованными глазами. – Вы помните то собрание?

– О каком вы говорите?

– Да о том самом, где сын публично каялся за родного отца. Какая была тишина! Какое захватывающее зрелище!.. Я выполнял ваш благой совет, осуждал…

– А без меня вы бы этого не сделали?

– Нет! – ответил Кропотов и повторил с жаром: – Нет, нет! Отец, мать требовали… Я бы их не послушался, я бы не принял жертвы отца… Но вот стал убеждать человек посторонний, авторитетный, умный, бескорыстный… Да, да! Ваше бескорыстие сыграло свою злую роль!.. Я перестал верить своей совести, поверил вам! Какая была тишина, когда я говорил: осуждаю!.. Глядите на меня, глядите!.. Именно с этих слов началось мое «позабыт, позаброшен». После этих слов я стал сиротеть. Стремительно! Сиротеть и портиться!..

– Обычные жалобы неудачника: меня, хорошего, дурной мир обидел, – произнес я сердито.

Казалось, он не слышал меня, повторял, глядя в сторону:

– С этих слов… С них!.. Я произнес их, а при шел-то домой, к отцу. Я жил рядом с отцом и стыдился смотреть ему в глаза. Я знал, что этим его обижаю, но ничего не мог поделать. Мучительно быть рядом с человеком, о котором недавно принародно говорил ужасные слова. Для отца же единственной наградой за этот позор могла быть лишь моя сыновья близость. А тут еще мать… Она хотела задобрить отца, старалась говорить c ним заискивающе-ласково, со мной грубо: «Лешенька, ты таблеточки свои принял?.. Ты, идол, чего стоишь столбом? Беги, принеси отцу водички!» Отца это коробило, а меня, молодого дурака, оскорбляло: я же не хотел, они оба сами меня уламывали, сами же теперь презирают меня. Я первый начал срываться – кричал на мать. Мать ударялась в слезы, вопила, что она из себя жилы тянет ради нас. Отец молчал и смотрел волком…