Ночь предопределений

У Феликса на коленях лежала тетрадь с переводом и сумочка, которую он не выпускал из рук. Внешне все выглядело как нельзя естественней: заезжий иллюзионист, завтра и след его простыл; Айгуль, скучая от скудной впечатлениями жизни, ради остроты и любопытства согласившаяся принять участие в незатейливом спектакле; он сам, позволивший себе слегка расслабиться в начале командировки, потратить еще один вечер, — так, ни на что… Но в душе он чувствовал какую-то смутную пока неслучайность происходящего, какой-то его скрытый, неявный смысл. Похожее ощущение возникало у него всякий раз, когда он прилетал сюда, где любой пустяк сразу приобретал масштабность, увеличивался, вырастал до символа… Так и теперь: помимо того, что разворачивалось в зале у всех на виду, совершалось еще и некое действо, в котором участвовали всего несколько человек… Среди этих нескольких была Айгуль, сидящая на сцене в своем белом, белейшем платье, обтекающем волнистыми складками ее ноги с крепкими точеными икрами; был он сам, сжимающий согретую его ладонью, но как бы хранящую прикосновение ее руки сумочку; и — между ним возвышающийся Гронский, после того пронзившего Феликса взгляда ни разу не посмотревший в его сторону… Последнее тоже настораживало, вовлекая Феликса в игру туманных предчувствий и совершенно абсурдных предположений…

Хотя, разумеется, само по себе это выглядело достаточно потешно — когда Гронский, с не покидавшей его деловитой легкостью, усыпил всех десятерых и принялся демонстрировать свои безотказно срабатывающие аттракционы…

Первой оказалась невысокого роста светленькая девушка с мелкими, неприметными чертами, — уже по ходу разговора между нею и Гронским Феликс припомнил, что видел ее в прошлый приезд на выдаче книг в городской библиотеке, где просматривал местную периодику… «Вы любите цветы? — скорей утвердительно, чем вопросительно произнес Гронский. — И особенно розы, правда? Взгляните, какая чудесная красная роза! — Он протянул ей пустую руку. — Вы чувствуете, как она пахнет?.. Держите, я дарю ее вам!» — Она так глубоко дышала, так упоенно вбирала в себя аромат несуществующей розы, такое блаженство трепетало в ее опущенных от, казалось, томного наслаждения бледных, а вблизи, наверное, голубоватых веках, что хотелось уличить обоих в сговоре и обмане. «А теперь осмотритесь, сколько роз цветет вокруг! Рвите, только не наколитесь, будьте осторожны! Вы соберете роскошный букет, принесете домой и поставите в воду!» — Приседая, она срывала несуществующие розы, накалывалась на несуществующие шипы, и щеки ее, и остренький носик щекотали несуществующие нежные лепестки, когда она погружала лицо в несуществующий букет… Здесь все было несуществующим, только радость, подрумянившая бледное личико, на которое сейчас словно падали отсветы пурпурно-бархатных роз, была несомненной, подлинной, и Феликсу — второй раз в этот день — вспомнилась девушка в самолете, с подвявшими цветами на коротких стеблях, обмотанных быстро сохнущим платком…

Библиотекаршу, которая опустилась на стул все с той же тихой, озаряющей все лицо улыбкой, сменил парнишка в очках, похожий на прилежного студента-первокурсника. Он удил рыбу. Под хохот умиравшего со смеху зала, он, стоя посреди сцены, на том месте, где только что благоухали розы, засучил штанины до колен, чтобы не замочить их водой, и принял классическую позу рыболова, с вытянутыми вперед руками, чутко ловящими малейшую дрожь удилища… «Что же вы?.. Тяните, клюет!..» — вскрикнул Гронский, и рыболов таким умелым, подсекающим движением рванул удилище, что будь то на самом деле, рыба наверняка трепыхалась бы у него на крючке. Впрочем, парень в очках уже держал в руке, запустив пальцы под скользкие жабры, пойманного судака, охотно соглашаясь с Гронским, что тот весит не меньше пяти кило. «А может, и побольше?» — весело переспросил Гронский, поднятой рукой утихомиривая зал. — «Может, и побольше», — помолчав, проговорил парень. «Пожалуй, в нем будут и все десять килограммов, а?» — сказал Гронский, озорно подмигивая залу. — «Да, десять», — согласился рыболов, и рука его опустилась вдоль бедра, как бы ощутив увеличившийся вес. Лицо парня, в котором было вначале что-то робкое, неуверенное, теперь сияло самодовольством. «Вам все станут завидовать, — говорил Гронский. — Покажите нам, вашу рыбу, не прячьте ее!» — Улыбка — широкая, глуповатая, от уха до уха — не сходила с лица рыболова. Он стоял, вытянув перед собой руку со сведенными в горстку концами пальцев, в которых, представлялось ему, на кукане бьется всем на зависть невиданная, восхитительная добыча…