Ночь предопределений

Ему вдруг и вправду сделалось смешно. И как-то легко. Легко, беззаботно. Как будто одним поворотом рычажка у приемника сменили программу. Вода холодила кожу, по всему телу разлилось ощущение бодрости, силы. Оно не исчезло и потом, когда лодка наконец вышла на глубинку и он то греб не спеша, то притормаживал, покачиваясь на прибрежной зыби, а вокруг раздавались плесканье и смех, и над водой влажно взблескивали чьи-то плечи, руки, взбивающие пену тела. И оттого, должно быть, что повсюду стояла глубокая тишина, заполняя и небо, и землю, кипящий возле лодки гомон был так разбойно громок, и столько было в нем беспечного молодого веселья…

На какой-то миг у Феликса мелькнула, всплыла пузырьком на поверхность мысль, что уйти из укрепления можно было и морем, ведь лодка не оставит следов, да и… Но он не додумал, не постарался даже ее запомнить; пузырек лопнул, растаял оставленный им кружок. Ему не хотелось думать ни о чем таком сейчас, в эти минуты. Он испытывал нечто вроде освобождения — от тяжести всего, что угнетало его последнее время, не находило выхода… И внезапно все оказалось так просто; не развязывание намертво затянутых узлов, не выискиванье, не нащупыванье ответа — простой щелчок рычажке!.. И вот оно — лодка, разлитое, как масло, сияние на уходящей к горизонту воде, далекий, как сквозь тонкую кисею, силуэт скалы, словно придвинувшейся к берегу…

Его звали в воду, Карцев грозил опрокинуть плоскодонку, если он не нырнет. Он и в самом деле принялся было раскачивать лодку, но Бек, поднырнув под ее днище, уткнулся ему в живот головой, заварилась свалка, в нее тут же встрял и Сергей, да не один: он облапил девушек, которые барахтались рядом, и потащил в самую гущу фонтанирующих брызг, рычанья, гогота и фырка…

…И не было, подумал он вдруг, не было… Ни Сераковского, ни песков, ни моченых в бочке шпицрутенов, ни Лукишек, ни гостиницы, ни примечания, от которого стукнуло в сердце, ни последних пяти лет, ни всего, что было раньше и в чем было столько сделок с самим собой, и столько оправданий, объяснений, и столько дешевки, — дешевки, чем более сознаваемой, тем заботливей маскируемой разговорами о высоком мастерстве, о сложности, о необходимости писать, как того требует время, нынешний читатель, то есть исхищряться в тонкостях, уходя, уходя, уходя от грубой сути, от главного, от жизни… Ничего этого не было, думал он, а если и было, то не со мной, а если и со мной, то давно, давным-давно, и больше уже не будет, не повторится, а всегда будет вот это — ночь, небо, море и этот смех, этот плеск, и не будет ни «до», ни «после» — останется только это…

Он был как мотор, который запущен и никак не выключится, — ему казалось, что он не думает, хотя он все время думал, думал над одним и тем же, — даже здесь, даже сейчас…

…И не все ли равно? — сказал он себе. — Не все ли равно?..

На секунду возле носа лодки вынырнула голова Сергея. Она была облеплена мокрыми прядями, рот весело оскален.

— Прыгайте в воду! — крикнул он. — Тут шикарно!

Феликс сокрушенно развел руками.

Сергей помотал головой, как бы вытряхивая попавшую в ухо воду, и сильными толчками, высоко, по-дельфиньи взбрасывая тело, поплыл по самой середине серебристой лунной дорожки.

«Вас давно уже не существует…» Его голова, плечи, мерно вскидываемые над водой руки — все казалось обведенным тонким светящимся контуром.

«Не все ли равно… — повторял про себя Феликс. — Не все ли равно…»

В какой-то миг ему так живо, так отчетливо представив лось, что все это — весь этот громадный, залитый луной мир — существует, продолжается, но уже без него… Ощущение было пронзительным, как вспышка на самом излете сна.

После купания, когда все вышли на берег, Спиридонов раскупорил «гранату» и пустил бутылку по кругу.

Феликс проглотил свою порцию и направился к лодке. Она стояла у берега, врезавшись носом в песок. Там, где он причалил, оказалось довольно глубоко, и Феликс без посторонней помощи довел плоскодонку до самой суши. Оставалось вытянуть ее из воды.

— Дайте я вам помогу…

Он увидел Риту. На ней уже было ее цветастое цыганское платье; в руках она держала скрученный жгутом купальник, и капли, вспыхивая искрами, скатывались к ее ногам.

Она тут же пристроилась, уперлась в лодку с другого борта. Феликс напрягся, но плоскодонка, с ее широким, трущимся о песок брюхом, подавалась туго, ее удалось продвинуть сходу лишь на шаг-полтора.

— Пожалуй, обратно столкнуть эту пирогу много проще, — проговорил Феликс, смеясь и отдуваясь.

Их окликнули, кто-то — Сергей или Спиридонов, они были примерно одного роста, — помахал в воздухе бутылкой, видимо, приглашая допить остатки.

— Давайте от них сбежим! — сказала Рита.

Шальной огонек загорелся у нее в глазах. Она в упор, даже с каким-то вызовом посмотрела на Феликса.

— Куда же?..

— Ну, куда-куда… Там что — Персия? — Она ткнула пальцем в сторону моря. — Значит, в Персию!