Ночь. Рассвет. Несчастный случай

— Ты так долго пробыл внизу, — сказала она. — Что тебя задержало?

Жестокая, печальная усмешка исказила лицо Гада.

— Ничего, — ответил он. — Я смотрел, как он ел.

— Он ел? — изумленно спросил я. — Ты хочешь сказать, что он мог есть?

— Да, он ел, — сказал Гад, — и с неплохим аппетитом.

Я ничего не понимал.

— Что? — воскликнул я, — он еще и был голоден?

— Я не говорил, что он голоден, — возразил Гад. — Я сказал, что он ел с неплохим аппетитом.

— Так он не был голоден, — настаивал я.

Лицо Гада потемнело.

— Да, он не был голоден.

— Тогда зачем же он ел?

— Не знаю, — ответил Гад раздраженно. — Наверное, затем, чтобы показать мне, что он может есть даже тогда, когда не голоден.

Илана всматривалась в его лицо. Она пыталась поймать его взгляд, но Гад отводил глаза.

— А что ты делал после этого? — с трудом выговорила она.

— После чего? — отрывисто спросил Гад.

— После того, как он кончил есть.

Гад пожал плечами.

— Ничего, — сказал он.

— Как это, ничего?

— Ничего, он рассказывал мне истории.

Илана тряхнула его за руку.

— Истории? Что за истории?

Гад покорно вздохнул.

— Истории как истории, — повторил он. Ему явно надоело отвечать на вопросы, казавшиеся ему нелепыми.

Мне хотелось спросить Гада, смеялся ли он, удалось ли заложнику рассмешить его. Но я удержался. Ответ наверняка был бы абсурдным.

Возвращение Гада пробудило Гидеона и Иоава от сна. С помятыми лицами они озирались вокруг, как бы желая убедиться, что они больше не спят. Подавляя зевок, Иоав спросил Гада, который час.

— Четыре часа, — ответил Гад, взглянув на часы.

— Так поздно? Никогда бы не подумал.

Гад поманил меня к себе.

— Скоро рассветет, — заметил он.

— Вижу.

— Ты знаешь, что ты должен сделать?

— Да, знаю.

Он вынул из кармана пистолет и протянул его мне. Я растерялся.

— Бери, — сказал Гад.

Пистолет был черным и почти новеньким. Я страшился даже притронуться к нем, ибо он должен был провести границу между тем, чем я был раньше, и тем, чем мне предстояло стать.

— Ну, чего ты ждешь? — нетерпеливо спросил Гад. — Бери же.

Я протянул руку и взял пистолет. Я долго рассматривал его, как будто не знал, для чего он предназначен. Наконец, я засунул его в карман брюк.

— Я хочу спросить тебя одну вещь, — сказал я Гаду.

— Давай.

— Он рассмешил тебя?

Гад холодно посмотрел на меня, словно не понял мой вопрос или не считал нужным отвечать на него. Его брови озабочено нахмурились.

— Джон Доусон рассмешил тебя? — повторил я.

Гад сверлил меня взглядом; я чувствовал, как его взгляд проникает мне в голову и выходит с обратной стороны. Должно быть, его удивляло то, что происходило у меня в душе. Он не понимал, зачем я пристаю к нему с этим пустяковым вопросом и почему не похоже, чтобы я испытывал страдания.

Ему казалось странным, что на лице моем нет маски, прячущей страдание или скрывающей то, что я вовсе не страдаю.

Его собственная маска незаметно трескалась. Он изо всех сил пытался следить за выражением своих глаз, но рот оставался без надзора, и именно там проступала трещина. Его верхняя губа выдавала горечь и гнев.

— Как же ты удержался? — спросил я с притворным восхищением — Разве истории были не смешными?

Гад издал странный звук, отдаленно напоминающий смех. В наступившей тишине печальная гримаса, которую оставила на его губах невидимая рука, стала еще заметнее.

— Нет, почему же, истории были забавные, очень даже забавные. Но мне было не смешно.

Он вытащил из кармана рубашки сигарету, закурил, сделал несколько затяжек и, не дожидаясь моих новых вопросов, добавил:

— Просто я думал о Давиде.

Я решил, что тоже буду думать о Давиде. Он защитит меня. Джон Доусон, наверное, попробует рассмешить меня, но я не засмеюсь. Давид придет мне на помощь.

— Поздновато, — заметил Иоав, подавляя очередной зевок.

Ночь все еще глядела на нас, но она явно готовилась уйти. Внезапно я принял решение.

— Я пошел вниз, — сказал я.

— Уже? — спросил Гад. В его голосе появились признаки волнения, а может, даже любопытства.

— У тебя еще уйма времени. Почти час…

Я сказал, что хочу спуститься заранее, чтобы увидеть этого парня, поговорить с ним, познакомиться. Я буду трусом, если убью совершенно неизвестного мне человека. Это на войне стреляешь не в людей, а в ночь, и раненные ночные тени кричат от боли, а их крики так похожи на человеческие. Стреляешь в темноту и никогда не знаешь, убил ли ты врага и, если убил, то которого. Казнив незнакомца, я сделаю то же самое. Если я увижу только, как он умирает, мне покажется, будто я стрелял в труп.

Так я объяснял свое решение. Возможно, дело обстояло несколько иначе. Сейчас мне кажется, что мною двигало любопытство. Я никогда раньше не видел заложника. Мне хотелось взглянуть на заложника, приговоренного к смерти и рассказывающего забавные истории. Любопытство или бравада. Наверное, и то, и другое.

— Хочешь, я пойду с тобой? — спросил Гад. Прядь волос спадала ему на лоб, но он откидывал ее в сторону.

— Нет, Гад, — ответил я, — я хочу побыть с ним наедине.

Гад улыбнулся. Как командир он гордился своим подчиненным, и гордость его проявлялась в улыбке. Он дружески положил мне руку на плечо.