Ночь рыжей луны

Свернули с улицы Роз в боковой тупичок. Оставив там машину, пешком вошли в просторный ухоженный двор, покрытый той же брусчаткой, что и сама главная улица Старого города. Сразу увидели: на потертых камнях, блестевших в огненном лунном свете, прямо рядом с домом лежит человек. Он как будто припал к земле ухом, вслушиваясь в звуки, исходящие из нее: так плотно была прижата левая сторона головы к брусчатке. Человек был мертв: он не дышал, а под головой натекла лужица густой черной крови.

Серж и помощник одновременно подняли головы: окно на последнем этаже было распахнуто. Лео тут же вынес вердикт:

– Самоубийство…

Серж еще ничего не успел сказать в ответ, как сзади раздался голос:

– Какое ж это самоубийство? Он гнался за ней…

Оглянувшись, они увидели наблюдавшего за ними мужчину небольшого роста, плотненького, со светлыми курчавыми бородой и усами. Длинные волосы и брови его также курчавились. На нем были широкие брюки, потертая кожаная куртка, под воротом которой виднелась клетчатая рубаха. Из одного кармана куртки торчал круглый кожаный футляр. Из другого – свернутая в рулон тетрадь и еще газета. Что-то выпирающее лежало в нагрудном внутреннем кармане. В руке мужчина держал складную подзорную трубу.

Серж не признал этого обитателя Старого города, как-то до сих пор не сталкивался с ним. Помощник же поморщился:

– Аристотель Костракидис – душевнобольной и фактически без определенного места жительства…

Серж тут же вспомнил его историю:

– Неужели тот самый?

Лео подтвердил:

– Тот самый.

Мужчина осмотрел полицейских глубокими, внимательными, хотя и несколько замутненными глазами. Потом указал свободной рукой на небольшой карниз, идущий под окнами третьего этажа и заворачивающий за угол дома:

– Вылез за ней и, – опустил руку вниз, – того…

Серж переспросил:

– За кем за «ней»?

Аристотель пожал плечами:

– За ней, за рыжей…

– А точнее?

– За ней, говорю, – буркнул мужчина и замолчал, глянув вверх, прищурившись на жгучую огненную Луну.

Потом он сложил трубу и сунул в футляр, который снова отправил во внешний карман. Из нагрудного внутреннего достал початую бутылку кальвадоса, посмотрел на труп, перекрестился, что-то сказал шепотом и сделал несколько глотков из посудины.

Лео подозрительно посмотрел на Аристотеля:

– Уж не ты ли его, батюшка?

Глаза мужчины гневно сверкнули отраженным лунным огнем:

– Раз я не в больнице, значит, здоров. А на кой черт мне его убивать? Говорю, – снова задрал голову, – гнался он за ней…

Лео посмотрел на инспектора и вновь поморщился:

– Больной человек. Что с него возьмешь?

Мужчина, однако, настаивал:

– Я здоровый!

Помощник снова глянул на него с подозрением:

– Что здесь делаешь?

Аристотель, казалось, удивился вопросу:

– За Луной наблюдаю. Двор подходящий: тихий и без искусственного освещения. Я тут не первый раз. А сегодня – видите? – какая особенная Луна. Не мог пропустить. Вы только посмотрите на нее…

Помощник инспектора только отмахнулся. Серж, также не обратив внимания на последние слова «астронома», продолжил осматривать труп. Хотя яркая рыжая луна била, как мощный прожектор, подсвечивал себе и карманным фонариком, который всегда имел при себе.

Перед ними лежал мужчина среднего роста. У него были крепкие руки с облезшей кожей на ладонях. Короткие ногти, изъеденные какой-то химией. На погибшем были просторные брюки из шелка и шелковая же рубаха – легкая и недешевая домашняя одежда.

– Удивительно!

– Что? – не понял Лео.

Инспектор присел, чуть повернул голову трупа и направил в его лицо луч фонарика:

– Видишь: один глаз зеленый, другой голубой.

Помощник кивнул:

– Да, случается.

Серж заметил еще:

– На правой щеке несколько царапин, – перенаправил свет фонарика: – И вот на руке тоже. Глубокие…

Царапины на теле самого Сержа тут же нестерпимо зачесались.

Помощник глянул вверх:

– Поцарапался о карниз, наверное, когда выпал из окна.

– Может, и так, – пожал плечами Серж и поднялся: – Надо установить личность. В этом доме должен быть консьерж.

– Я здесь, – вышагнул из-за его спины немного сутулый мужчина чуть выше среднего роста лет за пятьдесят. – Это я его тут под окном обнаружил и в отделение позвонил.

Консьерж вытер губы тыльной стороной ладони, но на его губе все еще оставалась приклеившаяся шелушинка семечки подсолнуха. Как и от Аристотеля, от этого человека пахло кальвадосом, который, впрочем, употреблялся денно и нощно по всему Сен-Бьену: кем-то умеренно, кем-то не очень.

Инспектор кивнул на труп:

– Знаете этого человека?

Консьерж еще раз безрезультатно попытался освободиться от шелушинки, потом выговорил:

– Конечно, как не знать, Давид Оболевич. Живет у нас уже почти год. Зарегистрирован. Все честь по чести.

Помощник тут же записал имя в блокнот. Серж продолжил задавать вопросы:

– Чем занимался? Что можете рассказать о нем?

Консьерж, наконец, сколупнул шелушинку с губы и пожал плечами: