Ночь с Ангелом

А потом в сопровождении двух молоденьких милиционеров, в штатских костюмчиках, с оттопыренными сзади пиджачками, из следственного изолятора привезли Толика-Натанчика с потерянными глазами.

— Боже мой… Ну зачем они его остригли-то наголо?.. — заплакала бабушка Любовь Абрамовна.

Незаметно для нее Натан Моисеевич поморщился от боли в груди и положил под язык таблетку нитроглицерина. И взял Фирочку за руку.

Осунувшийся Толик-Натанчик, с неровно обритой головой, стоял лицом к крохотному зальчику исполкомовской Комиссии, стараясь не смотреть на маму, папу, бабушку и деда.

Всего один раз, когда его вводили сюда, он на них глянул, и все вокруг сразу же потеряло свои четкие очертания. Непролившиеся слезы моментально размыли лица, стены, двери, окна…

А председатель Комиссии по делам несовершеннолетних будничным голосом и без единой запятой уже оглашал решение своей Комиссии. И в зальчике, где всем советским гуманизмом было запрещено привлекать детей к уголовной ответственности, забавно звучало:

— …обвинение по статье сто восемь части второй Уголовного кодекса рэсэфэсээр предполагающей нанесение умышленных тяжких телесных повреждений, причинивших расстройство здоровья с угрозой для жизни потерпевшего… однако, учитывая возраст привлекаемого к ответственности за совершенное преступление и руководствуясь статьей шестьдесят третьей Уголовного кодекса о применении принудительных мер воспитательного характера к лицам, не достигшим совершеннолетия, назначить меру наказания Самошникову Анатолию Сергеевичу пребывание в воспитательной колонии усиленного режима для несовершеннолетних сроком на пять лет…

Наверное, председатель Комиссии хотел добавить что-то еще, но в эту секунду неожиданно со своего места приподнялся дедушка Лифшиц и негромко простонал:

— Толинька… Натанчик мой маленький…

Потом всхрапнул уже не по-человечески, на губах его запузырилась серая пена, и с остановившимися глазами он упал на руки Сереге и Фирочке Самошниковым.

— Ну, что там у вас еще такое? — строго и досадливо произнес прерванный председатель Комиссии.

Серега Самошников прижал седую неживую голову Натана Моисеевича к своей груди, поднял глаза в потолок и негромко спросил:

— Господи!.. Да за что же это?!..

— Дедушка-а-а-а!!! — забился в истерике Толик-Натанчик.

… Задыхаясь и изнемогая от обволакивающей меня вязкой духоты, невероятным усилием непонятно откуда взявшейся воли я выдрался из своего идиотско-анабиозного состояния, подавил рвавшийся из меня младенческо-старческий всхлип и постарался незаметно утереть с лица слезы…

— Да подите вы с этой вашей историей знаете куда?! — чуть было не расплакавшись, заорал я на своего соседа по купе, честного Ангела-Хранителя. — Загнали меня в какую-то человеческую гнусность и безысходность…

Сна не было уже ни в одном глазу.

— На хер вы втравили меня — старого, потрепанного и очень даже сильно поиздержавшегося душевно — в этот мистический полусон, в этот ирреальный полупросмотр сентиментальной бытовухи недавнего прошлого? Я же предупреждал вас, что сегодня меня это категорически не интересует и не трогает…

— Я вижу, — насмешливо сказал Ангел.

— Вашу иронию можете засунуть себе… Прошу прощения. На фоне всех нынешних событий…

— Хотите выпить? — бесцеремонно прервал меня Ангел.

Я шмыгнул носом, приподнялся и уселся на узком купейном ложе так, как это делают на Востоке, — крест-накрест поджав под себя ноги.

Ангел усмехнулся:

— Вам бы еще тюбетейку и полуистлевший стеганый полосатый халат с клочками ваты из дырок — вылитый старый узбек с нового Куйлюкского рынка в Ташкенте.

— Лучше бы я смахивал на молодого нового русского со старого Алайского базара. Что вы там болтали насчет выпивки?

— Я просто спросил — не хотите ли вы выпить?

— Чего это вы раздобрились?

— Профессионализм возобладал.

— Какой еще «профессионализм»?..

— Обыкновенный. Ангельско-Хранительский. Так вам нужен глоток джина или нет? — сдерживая раздражение, спросил Ангел.

— Нужен. Это единственное, что могло бы сейчас привести меня в норму. Кстати… Я и не знал, что вашим чарам подвластен и алкоголь.

— Очень ограниченно. В крайне небольших дозах и только в случае острой необходимости. И мне показалось…

— Правильно показалось, Ангел. Сотворите-ка мне грамм полтораста. Со льдом, разумеется.

Мы мчались из вечерней Москвы в утренний Петербург.

За окном нашего купе летела глухая черная ночь с дрожащими желтыми электрическими точечками неведомых нам строений, домов с редкими, усталыми и полуголодными обитателями, о которых мы ничегошеньки никогда не узнаем. Сколько бы нам о них ни вкручивали разные хамоватые губернские карлики, забравшиеся на всякие трибунки с гербами и без.