Ночь с Ангелом

При Любочке… То есть при Любови Абрамовне Лифшиц, Ваня Лепехин каким-то Божьим чудом, густо замешенном на диком напряжении человеческой воли, все-таки как-то умудрялся избегать своих трех универсальных выражений.

При ней его словарно-разговорный ассортимент слегка расширялся и даже сам по себе складывался во вполне приличные выражения. Хотя и не всегда вразумительные. Однако, к чести Ивана Лепехина, следует заметить, что в каждой его корявой фразе всегда присутствовала некая здравая мысль, в каком бы состоянии Ваня в эту секунду ни находился — в совершенно трезвом или в мертвецки пьяном.

Но такое происходило только в присутствии Любочки. Любови Абрамовны Лифшиц.

Ну, что тут скажешь? «Мать честная!», «б…ь», да и только. Так вот и жизнь прошла «на х…….

… Когда отплакались, помянули, пожелали Натану Моисеевичу, чтобы земля ему была пухом, шестидесятипятилетний Ваня Лепехин, как он сам говорил — «вдетый еще со вчерашнего…», впервые в своей жизни произнес длинную и почти связную речь.

— Любушка, подружка моя… — надрывно сказал Лепехин и поднял большую стопку с водкой. — Мать честная… Фирка! Да сядь ты, бля, ради Бога!.. Не колготись — всего хватает… Серега, сынок! Налей девочкам…

Ваня с трудом поднялся из-за стола и заботливо поправил кусочек черного хлеба на полной до краев рюмке, стоявшей напротив опустевшего постоянного домашнего места Натана Моисеевича Лифшица.

— И ты, Натанка, слушай… — Лепехин скрипнул зубами. — Не прощу!!! Я за их воевал на х…. ноженьку свою за их отдал, а они, суки, крестничка моего… ребеночка нашего Толиньку, погребсти дедушку своего любименького — не отпустили!.. Что же это за власть такая блядская?! Мать честная… Я на Лешку в обиде… Хоть он и артист. А за Толика-Натанчика, за внученьку нашего… Вот я тут все думал, думал… Дом у меня есть. На черный день покупал. Хороший дом — двенадцать соток при ем. Полста километров от города по Всеволожской — не боле… Чего я решил?.. Толянчику нашему дом этот! Завтра и отпишу. Потому как…

Натан! Натанка, друг мой сердешный… Ты там без меня особо-то не тоскуй… Не кручинься. Я к тебе скоренько прибуду. Немного тебе ждать-то меня осталось… Вот на Толика дом оформлю и… привет, Натан Моисеевич! Это я — Ваня Лепехин, кореш твой старый преставился!.. Наливай, Натан, чего смотришь, бля? Встречай гостя, мать честная…

Как Ваня Лепехин сказал — так и сделал.

Спустя некоторое волокитное время тринадцатилетний заключенный воспитательной колонии усиленного режима № 7 (а в эти дни Толику-Натанчику как раз тринадцать лет и исполнилось…), «осужденный» по статье 108 части 2, Самошников Анатолий Сергеевич, ни о чем не ведая, официально вступил в права владения жилым домом общей площадью в 134, 2 квадратных метра, а также прилегающим к нему земельным усадебным участком в 12 соток непахотной земли, не состоящей на земельном балансе у сельского Совета деревни Виша, а являющейся собственностью владельца прилегающего к участку дома — гражданина Самошникова Анатолия Сергеевича.

Копии «договора дарения» с уже оплаченными (квитанции прилагаются) нотариальными налоговыми сборами, предусмотренными статьями 239 и 256 Гражданского кодекса РСФСР, зарегистрированы в исполнительном комитете сельского Совета депутатов трудящихся…

— Ваня лет пятнадцать тому назад как-то один раз возил нас туда с папой, — сказала Любовь Абрамовна Фирочке и Сереге. — Мы еще Лешеньку тогда с собой брали. Он, кажется, в четвертом классе учился… Убей бог, ничего не помню!.. Только какую-то кошмарную вымершую деревеньку между Куйвозе и Вартемяги, старух пьяных помню… И туалет такой будочкой во дворе. А в двери туалета — сердечко насквозь прорезано…

Месяц спустя между Сергеем Самошниковым и старым Ваней Лепехиным произошел странный, полумистический телефонный разговор.

В ту пятницу у Фирочки был внеплановый выходной — отгул за переработку часов. Она воспользовалась свободным днем, наготовила вкусностей, посадила Любовь Абрамовну в «Запорожец», сама уселась за руль, и поехали они в направлении Кингисеппа, где в пятидесяти шести километрах от Ленинграда, за высоким каменным забором, украшенным сверху достаточно изящными спиралями из колючей проволоки, «перевоспитывали» несовершеннолетних правонарушителей.

Авось да и удастся повидаться с мальчиком… А нет — так хоть выплакать бы разрешение на передачку. Добро бы — обычная колония, так нет же — «усиленного режима». Тут хоть вой, хоть головой об стенку бейся!.. «Не положено».

Это если бесплатно. По закону.

А за пятьдесят рубликов, говорят, вполне возможно. А за семьдесят пять — даже с предоставлением спецкомнатки для свиданий с родственниками заключенного…

Серега приехал с работы домой, прочитал Фирочкину записку и стал разогревать на плите кастрюлю с куриной лапшой.

Тут и зазвонил телефон.

Сергей Алексеевич поднял трубку, сказал:

— Слушаю.

А из трубки — Ваня Лепехин:

— Серега, ты, что ли?

И голос такой — вроде бы и веселый, и немного нервный.

— Я, дядя Ваня. Кто же еще?

— Ай точно! — обрадовался Лепехин. — Кому еще-то быть?! А Фирка с Любашкой в дому?

— Нет. К Толику в колонию поехали.