Ночь с Достоевским

– Was ist's der Teufel! (Черт побери, что это такое! (нем.) – крикнул он, прибавив к этому еще с десяток ругательств.

– Ну дурак! – крикнула бабушка, махнув рукою.

– Везите дальше! Проголодалась! Теперь сейчас обедать, потом немного поваляюсь и опять туда.

– Вы опять хотите играть, бабушка? – крикнул я.

Она непереклонно взглянула на меня.

– Как бы ты думал? Что вы то здесь сидите да киснете, так и мне на вас смотреть?

– Mais, madame, – приблизился Де-Грие, – les chances peuvent tourner, une seule mauvaise chance et vous perdrez tout… surtout avec votre jeu… c’était terrible! (Но, сударыня, удача может изменить, один неудачный ход – и вы проиграете всё… особенно с вашими ставками… это ужасно! (франц.).

– Vous perdrez absolument (Вы проиграете непременно (франц.), – защебетала mademoiselle Blanche.

– Да вам-то всем какое дело? Не ваши проиграю – свои! А где этот мистер Астлей? – спросила она меня.

– В воксале остался, бабушка.

– Жаль; вот этот так хороший человек.

Прибыв домой, бабушка ещё на лестнице, встретив обер-кельнера, подозвала его и похвасталась своим выигрышем; затем позвала Федосью, подарила ей три фридрихсдора и велела подавать обедать. Федосья и Марфа так и рассыпались пред нею за обедом.

– Смотрю я на вас, матушка, – трещала Марфа, – и говорю Потапычу, что это наша матушка хочет делать. А на столе денег-то, денег-то, батюшки! всю-то жизнь столько денег не видывала, а всё кругом господа, всё одни господа сидят. И откуда, говорю, Потапыч, это всё такие здесь господа? Думаю, помоги ей сама мати-божия. Молюсь я за вас, матушка, а сердце вот так и замирает, так и замирает, дрожу, вся дрожу. Дай ей, господи, думаю, а тут вот вам господь и послал. До сих пор, матушка, так и дрожу, так вот вся и дрожу.

– Алексей Иванович, после обеда, часа в четыре, готовься, пойдём. А теперь покамест прощай, да докторишку мне какого-нибудь позвать не забудь, тоже и воды пить надо. А то и позабудешь, пожалуй!

Я вышел от бабушки как одурманенный. Я старался себе представить, что теперь будет со всеми нашими и какой, оборот примут дела? Я видел ясно, что они (генерал преимущественно) ещё не успели прийти в себя, даже и от первого впечатления. Факт появления бабушки вместо ожидаемой с часу на час телеграммы об её смерти (а стало быть, и о наследстве) до того раздробил всю систему их намерений и принятых решений, что они с решительным недоумением и с каким-то нашедшим на всех столбняком относились к дальнейшим подвигам бабушки на рулетке.

А между тем этот второй факт был чуть ли не важнее первого, потому что хоть бабушка и повторила два раза, что денег генералу не даст, но ведь кто знает, – все-таки не должно было ещё терять надежды. Не терял же её Де-Грие, замешанный во все дела генерала. Я уверен, что и mademoiselle Blanche, тоже весьма замешанная (ещё бы: генеральша и значительное наследство!), не потеряла бы надежды и употребила бы все обольщения кокетства над бабушкой – в контраст с неподатливою и неумеющею приласкаться гордячкой Полиной. Но теперь, теперь, когда бабушка совершила такие подвиги на рулетке, теперь, когда личность бабушки отпечаталась пред ними так ясно и типически (строптивая, властолюбивая старуха et tombée en enfance), теперь, пожалуй, и всё погибло: ведь она, как ребёнок, рада, что дорвалась, и, как водится, проиграется в пух. «Боже! – подумал я (и прости меня, господи, с самым злорадным смехом), – боже, да ведь каждый фридрихсдор, поставленный бабушкою давеча, ложился болячкою на сердце генерала, бесил Де-Грие и доводил до исступления mademoiselle de Cominges, у которой мимо рта проносили ложку. Вот и ещё факт: даже с выигрыша, с радости, когда бабушка раздавала всем деньги и каждого прохожего принимала за нищего, даже и тут у ней вырвалось к генералу: “А тебе-то все-таки не дам!”. Это значит: села на этой мысли, упёрлась, слово такое себе дала; – опасно! опасно!».