Ночь с роскошной изменницей

Сложно! Будет очень сложно, это Олег понимал, но он непременно это сделает. Хотя бы даже ради того, чтобы утереть нос незабвенному Антону Ивановичу, который считает сейчас, что одержал над ним победу.

Рано радуется Антон Иванович! Очень рано! Еще не факт, что Соня не окажется за решеткой. Отнюдь не факт! А Таисия…

Таисия пускай катится ко всем чертям, раз держала его подле себя из удобства. Он вот завтра с утра встанет и прямиком отправится в дачный поселок, потом выберет время для беседы с Анной Васильевной, ну а Сонечку оставит на десерт. Как она там, интересно? После застенков?..

Глава 8

Сидя напротив Анны Васильевны, Соня давилась слезами, рассказывая снова и снова историю своего заключения и последующего освобождения из-под стражи.

Про Таню они не говорили почти, так захотела Анна Васильевна.

– У меня еще будет время подумать об этом и настрадаться, милая. – Она тяжело вздохнула, отворачивая от Сони бледное до синевы лицо. – Сейчас давай о тебе… Тебя там обижали?

– Да нет, Анна Васильевна. Все в порядке, – невнятно пробормотала Соня в ответ, тоже отворачиваясь.

Добавлять страданий бедной женщине рассказами о бессонной ночи в карцере, об осклизлых стенах, сплошь усеянных мокрицами, она сочла лишним. Хотя соблазн выплакаться на ее плече присутствовал и был настолько острым, что, не будь Анна Васильевна столь холодна и заторможена сейчас, она непременно воспользовалась бы случаем и порыдала и пожаловалась бы на все и на всех. А главное, на этого отвратительного кареглазого Снимщикова, который…

Который не отпускал ее мысли ни на минуту, и присутствовал там, и шкодничал, и расставлял все не по своим местам. Это было очень тяжело. К утру это стало просто невыносимым, когда она проснулась с горящими после сна щеками. Сон был до неприличия ужасен, поскольку в этом сне она с этим ужасным Снимщиковым целовалась.

Мама толковала ей прежде, что такие сны обычно к свиданию.

Это смотря что считать свиданием! Такого, что у них уже случилось с Олегом Сергеевичем, она не жаждала. А такого, как приснилось… Ей не видать вовек. Он же ее подозревает в убийстве Тани, разве способен будет изменить свое мнение, тем более что у него из-за нее, кажется, случились неприятности. Так, во всяком случае, доверительно шептал ей Липатов Вадик, зачастивший к ней в гости.

Анна Васильевна между тем поднялась с мягкого белого дивана, повернулась к ней спиной и медленно побрела по комнате к окну. Ей было невыносимо больно. И эта боль вырывалась наружу, делая неестественно прямой сутуловатую прежде спину и сжимая в тонкую линию и без того узкие губы и избороздив морщинами ее гладкий лоб.

Ей было очень больно, но она держалась. Не плакала при Соне. Кажется, не плакала и до ее прихода. Лицо не несло на себе печати слез. Нечеловеческой муки, сквозившей из глаз, на десятерых хватило бы, а вот слез не было.

– Не могу плакать, Сонечка, – вдруг пожаловалась Анна Васильевна, уткнув лоб в тяжелую портьеру, почти полностью занавесившую окно. – Все словно спеклось внутри… И смотреть на нее не могу. Пригласили на опознание. Я пришла. Стою столбом, смотрю на мертвую девочку… И не могу поверить, что это моя дочь. А это ведь она!!!

Тонкий всхлип, очень похожий на визг, прорезал тишину, заползшую в каждую нишу в просторной гостиной. Плечи чуть дернулись, ноги надломились, будто Анна Васильевна собралась вдруг упасть на колени. Но нет, удержалась. Снова вскинулась и заговорила прежним суховатым, лишенным выражения голосом:

– Она ведь звонила мне.

– Кто?! – Спине вдруг сделалось холодно, а пушистый диванный ворс, будто по волшебству, вздыбился и зашевелился. – Кто звонил, Анна Васильевна?! Таня?!

– Да. Думаю, это была она, – проговорила та все так же безжизненно, продолжая стоять к ней спиной. – Кто-то звонил в течение последних двух недель и молчал. Поначалу это вызывало недоумение. Потом любопытство. Думаю, может, какой тайный воздыхатель на старости лет появился и не решается признаться, раз звонит и молчит. Звонки-то все были в мой номер в санатории. А там этих мужиков пруд пруди. Потом начало раздражать. А однажды даже напугало.

– Когда?! – Ледяные капли запрыгали по позвоночнику, скатываясь под ремень тонкой льняной юбки. – Когда это было?!

– Три дня назад. Я легла пораньше. Устала после процедур и на всю их массовую затейность махнула рукой, ушла к себе. – Анна Васильевна вдруг подняла к портьере обе руки, вцепилась пальцами в плотную гладкую ткань и рванула ее в сторону, словно та мешала ей дышать. – Под утро, ближе к пяти, звонок. Это было уже слишком! Я разозлилась и наорала на молчаливого звонаря. А в ответ…

– Что?!

Почему она так разволновалась? Нет, неправильно. Испугалась, вернее. Испугалась до сбившегося в тугой комок дыхания, до ледяного пота, покрывшего тело, до судорожно сведенных в кулаки пальцев. Уж не потому ли, что с ней происходило нечто подобное все предыдущие дни, а она не придала этому никакого значения?

Ей и раньше звонили и молчали, а потом долго ржали в трубку, спрашивая, не напугали ли ее.