Ночь с тобой

Девушка была с правильными чертами лица, гладко зачесанными волосами, стройная, но ширококостная. Очки в дорогой оправе, строгий английский костюм прибавляли ей пару-тройку лет.

Таня относилась к разряду тех, кому еще долго будут кричать вслед «девушка». К дочери подзащитного Святослава даже сейчас обращаться так было бы неловко.

Она выглядела дамой, как ее мама. И имя у нее было дамистое — Элеонора. Названия лекарства для больной матери она диктовала дрожащим голосом. Приехав из онкологического центра, она была переполнена состраданием и горем, которое расточала вокруг себя. Я, жутко впечатлительная натура, тут же переводящая все на себя или на близких, поглощала ее рассказ вперемежку с рисом и морскими гадами. Когда Элеонора поведала, что вечером получила звонок с угрозой отрезать ей пальцы (она была пианистка) и прислать в конверте больной матери, а отца посадить в камеру с уголовниками, я твердо решила, что всех, кто терроризирует их семью, нужно наказать.

После ужина я заскочила к Танюшке. Мне необходима была независимая юридическая консультация, а заодно и медицинская.

Ксюша налетела на меня, словно вихрь.

— Риса, я передумала становиться артисткой.

— Неужели? — Свои виртуальные профессии она меняла, как перчатки.

— Да, я собираюсь стать психотерапевтом или просто психологом.

— М-гм, — снимая сапоги в прихожей и думая о своем, пробубнила я.

— Слушай, — тараторила Ксюша, — я тебе диктую десять слов, а ты мне их повторяешь. Только не хитри и не записывай. Если ты запомнила больше половины, значит, у тебя хорошая память, и ты можешь работать в профессии…

— Постой, постой… — Проходя в комнату, я обратила внимание на совершенно идиллическую обстановку в гостиной. Мягкий свет от торшера освещал журнальный столик. За ним сидел мой зять, рядом лежали детские книжки и тетрадки Ксюши.

— Мы работаем, — строго предупредила девочка. — Сейчас я тебя протестирую, садись.

Она надиктовала мне десять слов, совершенно не связанных между собой.

Они даже являлись разными частями речи, и нормальный человек запомнить их не мог ни при каких обстоятельствах, но, зная капризный нрав Ксюши и то, что она от меня не отстанет, я сосредоточилась.

— Черный, полетел, ярко, волны, приседая, покрасив, — дальше я замолчала, напрягая уставшую за день голову.

— Ну ладно, достаточно, — смилостивилась она. — У тебя коэффициент запоминания… — Ксюша наморщила лобик.

— А где Танюша? — огляделась я.

— Не знаю, — отмахнулась девочка, собираясь тестировать меня дальше. — Это он меня научил, — ткнула она пальцем в новоиспеченного отчима.

Я посмотрела на него. Глаза мужчины выражали грусть. Бросив взгляд на часы, я спросила, ужинали ли они.

— Нет, мы ждем Танюшу, — ответил он печально.

— Пойдемте, я вас покормлю. Ксюше уже давно пора спать.

— Вася, пойдем ужинать, — схватила Ксюша за руку отчима.

— Ксения, почему ты его зовешь Васей, он ведь Георгий? — шепнула я ей на ухо.

— А как мне его звать, Жорик, что ли? Я ему имя придумала. У нас в классе все так ботаников зовут. Он ведь типичный ботаник, правда?

«Если дочери нет дома в такой поздний час, значит, ей не нравятся ботаники. Пофигист тоже не подошел. Кто же, кто похитил ее душу?» — огорченно думала я, плюхая на сковороду яйца. Неужели она до сих пор любит того своего первого престарелого соблазнителя?

7

Сегодня день не задался с самого утра. Аннушка пролила подсолнечное масло, как писал Булгаков в «Мастере и Маргарите».

Главный вызвал меня в кабинет и ласковым таким голосом спросил:

— Ну, Ларисушка, как дела?

Утро предвещало бурю. Для меня это не было неожиданностью, потому что он прочел мою рукопись, там фигурировали и опальный министр, и его жена, лежащая в онкологии, и даже пианистка-дочь, которой грозились отрубить пальцы, если отец добровольно не признается в преступлениях, которые он, видимо, не совершал. Между делом, как мне казалось самой, я пыталась донести до читателя, что развернута травля против адвоката Северцева. Когда я очень разозлюсь, получается на славу. Да, эмоции через край. Но журналист без этого не может, я же не телевизионный диктор и не пономарь, который монотонно талдычит написанное другими. А фактический материал был достоверен на сто процентов. Еще (этого главный не знал) я заручилась поддержкой своей знакомой из пресс-службы президента. Она вывела меня на высокопоставленных людей. Ему это тоже не очень-то понравится. Кто-то хочет засадить известного экс-министра и политического деятеля, отнять у него все: уважение, славу и даже, что уж совсем по-бандитски, семью. Если мои связи сработают, возможно, удастся вернуть ему кое-что из утраченного. Статья в такой солидной газете тоже сделает свое дело. Мы, то есть я и, соответственно, мой главный, со своей газетой обязательно окажемся между двух огней: теми, кто, говоря бандитским языком, заказал этого министра, и тем, кто теперь обещал мне его защитить. Придется кому-то обязательно сделать плохо.

— Ты хочешь меня разорить, по миру пустить! — между тем бушевал мой шеф. — Ты понимаешь, что ко мне придут?