Ночь самой дорогой любви

Выпустив полы куртки громилы, Андрей выпрямился, убрав оружие в карман. Генка подскочил на неверных ногах и быстрым шагом заковылял за угол дома. Кровь, хлеставшая из его носа, заливала серый, с пятнами луж асфальт, оставляя алые следы. Мы проводили его взглядом. Ну все, пора уходить. Я оглянулась и посмотрела на блондинку, не отрывавшую прозрачных глаз от Черного. Андрей убедился, что Генка скрылся за углом и обратил на нас внимание. Я порадовалась, что больше не должна ничего этой наглой воровской роже. И брат не должен.

Но мне стало не по себе, когда проститутка приосанилась, словно солдат при виде офицера.

Таня, какого хрена? Пошли отсюда живо. — Хотелось заорать мне, но язык прилип к нёбу. Я стояла и наблюдала, как Черный вынимает из кармана документы и передает блондинке.

Таня, почти не дыша, сделала шаг к нему и взяла паспорта дрожащей рукой. Когда она обернулась, в её глазах стояли слезы.

Она скользнула по мне извиняющимся взглядом и бегом направилась к дверям подъезда. Заебись! А мне что делать?

— Пошли, подвезу тебя.

Ха! Три раза. Куда подвезешь? Прямиком в ад?

Я развернулась и зашагала по направлению к остановке, на ходу снимая кожанку и завязывая на талии, чтобы прикрыть дыру на джинсах. Меня порядком удивила легкость, с которой с моих губ сорвалась следующая фраза, прозвучавшая, как я поняла, от чистого сердца, как пожелания счастья и здоровья на юбилей.

— Иди нахуй, Черный.

Ответом мне был заливистый хохот.

38. Макс

— Ты, продажная тварь! Шлюха!

— А ты сам не лучше! Женился на мне, чтобы продвинуться по службе. И чего ты ожидал в ответ? Любви до гроба?

— Заткнись тварь!

За грохотом голоса послышался озлобленный женский смех. Истерический, с нотками безумия.

— Что, правда глаза режет?

Он снова не мог уснуть. Няня приготовила ему теплое молоко с медом, чтобы унять раздирающий горло кашель, но это не помогало. Таблетки понижали температуру, но ненадолго, глаза снова горели, значит, действие жаропонижающего закончилось.

— Убирайся из дома и прихвати это мелкое отродье! — звук шлепка, похожий на удар мяча о стену.

— Не смей так говорить о нашем сыне!

Он неуверенно поднялся с кровати и приблизился к двери, из-за которой доносились крики и ругань.

— Не нашем, а твоём. Твоём и этого мудака Дениса. Убью суку!

Ручка двери поддалась, и он увидел родителей. Мать, одетая в вечернее платье, стояла, сжав кулаки и грозно сверкая карими глазами. Отец был похож на медведя, которого держали на привязи, а он стремился разорвать противника, но цепь слишком коротка.

От скрипа петель они резко повернули головы и уставились на мальчика.

— Максим, иди в свою комнату! — голос отца заставил парня втянуть голову в плечи. Никогда раньше тот не кричал ТАК сильно. Надрывно, до хрипа в горле.

— Сыночек, — мать бросилась на колени перед ребенком и обняла его хрупкое тело. — Опять у тебя жар. Идём, я дам тебе лекарства. — Она коснулась пылающего лица губами и прижала прохладную ладонь к его лбу.

— Хватит сюсюкаться с ним, он не девка! — медведь подошел ближе и рывком отдернул женщину в сторону.

— Виталя, прекрати. Ты перебудишь весь дом.

Мальчик снова перевел взгляд на отца, и что-то подсказало, что надо послушаться его приказа. Он юркнул в комнату и щелкнул замком на двери.

Добежав до кровати, мальчик с головой спрятался под одеяло и затих. Они снова ругались. Как и в любой из дней за последние шесть лет. Только вот никогда раньше не было разговора о том, что матери надо уехать. Никогда. До этого дня.

Сон рассеялся, едва трель будильника ворвалась в сознание знакомым звоном. Я проснулся и еще долго лежал, ожидая, когда пульс придет в норму. Простыни неприятно липли к телу. Скинул их и почувствовал прохладный воздух влажной от пота кожей. Давно не было этого сна. Сна, в котором жизнь еще напоминала ту, где была она…

Я лежал, вспоминая то утро, когда обнаружил отца завтракающим за столом на кухне в нашем большом доме. Кухарка приготовила оладьи и омлет, и я привычным движением скользнул на стул, около своей тарелки.

— А где мама? — постарался вложить в голос как можно больше равнодушия, но дыхание все же задержал.

Отец, читавший утреннюю газету, отложил свое занятие и взглянул на меня в упор.

— Она уехала.

— Куда? Еще ведь так рано, — я отложил вилку и поёрзал на стуле. Слишком прямым был взгляд карих глаз. Слишком бескомпромиссным.

— Уехала навсегда, Макс.

Аппетит совершенно пропал. Стук сердца стал отдавать тошнотой в горло. Она не могла.

Следующая мысль молнией пронзила мозг, заставив встретить тяжелый взгляд.

— А где м… — Не успел договорить.

— Твой брат тоже уехал. Навсегда.

— Они не…?

— Нет, — отец отрицательно мотнул головой, заставляя меня отпрянуть. — Больше никогда не вернутся.

Понимание принесло с собой пронзившую сердце боль. Она заставила кровь вскипеть и понести по венам раскаленную ярость, не испытываемую мной никогда в жизни. От тихого мальчика не осталось и следа именно в тот момент. В ту секунду я понял, что жизнь уже не станет прежней.

— Я ненавижу тебя! Это все ты! Ты выгнал их! Ты виноват, что они уехали! Ты во всем виноват! Ты!