Ночь семьи

Закат. Вот когда пошло веселье – точно кто-то вспугнул гнездовье нетопырей, и те с писком и хлопаньем крыльев разлетаются во все стороны. Со стуком откидываются деревянные крышки. Стучат шаги по подвальной лестнице. Прибывают запоздалые гости, стучатся во все двери. Их впускают, а снаружи идет дождь, и промокшие гости скидывают плащи и усыпанные каплями дождя шляпы и накидки на руки Тимоти, а тот бегом таскает их в шкаф. В комнатах уже не протолкнуться. Засмеялась какая-то двоюродная… ее смех вылетел из одной комнаты, отразился во второй, рикошетом ушел в третью и вернулся к Тимоти из четвертой – циничный, деланный смех.

По полу бежит мышка.

– Я вас узнал, племянница Лейбершраутер! – восклицает папа.

Мышка обогнула ноги женщин и скрылась в углу. Через мгновение из пустого темного угла вышла, улыбаясь, белозубая красавица.

Что-то прижалось снаружи к кухонному окну, вздыхает, плачет и стучит. Но Тимоти ничего не замечает. Он представляет снаружи себя – дождь, ветер, а внутри за окном заманчиво колышется пронизанная огоньками черных свечей темнота. Под звуки чужеземной музыки высокие тонкие силуэты кружатся в вальсе. Звездочки света отражаются в поднятых бутылках; иногда падают на пол комочки земли, а вот повис, дергая лапками, паук.

Тимоти вздрогнул. Он снова был в доме. Мама звала его – беги туда, беги сюда, помоги, подай, сбегай на кухню, принеси это, принеси то, а теперь тарелки, и раскладывай угощение; праздник был вокруг него, но не для него. Мимо проходили огромные люди, толкали его, задевали – и даже не замечали.

Наконец он повернулся и тихо поднялся на второй этаж.

– Сеси, – шепотом позвал он. – Где ты сейчас, Сеси? После долгой-долгой паузы она едва слышно ответила:

– В Империал-Вэлли, возле Солтонского озера… где кипит в фумаролах грязь и клубится пар… где тишина. Я – в жене фермера. Я сижу на крыльце. Я могу заставить ее полюбить, если захочу. Или сделать что угодно. Или подумать что угодно. Солнце клонится к закату…

– Как там, Сеси?

– Я слышу, как шипят фумаролы, – негромко и размеренно, как в церкви, произнесла Сеси. – Небольшие пузыри пара поднимаются из грязи -

точно безволосые люди всплывают из густого сиропа, плывут головой вперед, выбираясь из раскаленных подземных ходов. Пузыри надуваются и лопаются, точно резиновые, а звук – словно шлепают мокрые губы. Пахнет горячей серой и старой известью… Там, в глубине, уже десять миллионов лет варится динозавр.

– И он еще не готов, Сеси?!

– Готов, совсем готов… – Губы Сеси, до того спокойно расслабленные, как у спящей, дрогнули и изогнулись в улыбке, а вялый голос продолжал: – Я – в этой женщине; я выглядываю из ее глаз и вижу неподвижные воды – такие спокойные, что это пугает. Я сижу на крыльце и жду возвращения мужа. Иногда из воды выпрыгивает рыба, и звездный свет блестит на ее чешуе. Выпрыгивает и вновь падает в воду. Долина, озеро, несколько машин, деревянное крыльцо, мое кресло-качалка, я, тишина…

– А что теперь, Сеси?

– Я встаю из кресла-качалки, – сообщила она.

– А дальше?

– Я схожу с крыльца и иду к фумаролам, к кипящим грязью котлам. Как птицы, пролетают самолеты. А когда пролетят – наступает тишина. Так тихо!

– Как долго ты останешься в ней, Сеси?

– Пока не наслушаюсь, не насмотрюсь, не начувствуюсь вдоволь: пока я не изменю как-нибудь ее жизнь. Я схожу с крыльца и иду по доскам, и мои ноги устало и медленно шагают по ним…

– А теперь?

– Теперь серный пар окружает меня. Я смотрю, как поднимаются из кипящей грязи пузыри. Вдруг надо мной пролетает птица. Она кричит. Раз! – и я в птице, и лечу прочь. Я улетаю и, глядя из своих новых глаз-бусинок, вижу внизу на мостках женщину. Она шагает – шаг, два, три – прямо в фумарол. И я слышу – точно камень упал в кипящую грязь. Я делаю круг. Я вижу руку – она корчится, точно белый паук, и исчезает в котле серой лавы. И лава смыкается над ней. А я лечу домой – быстрее, быстрее, быстрее!

Что-то забилось в оконное стекло. Тимоти вздрогнул. Сеси распахнула яркие, счастливые, взволнованные глаза.

– Я дома! – воскликнула она.

Тимоти собрался с духом и наконец начал:

– Сейчас Ночь Семьи, все в сборе…

– Тогда что ты здесь делаешь?.. Ну хорошо, хорошо, – она лукаво улыбнулась. – Давай говори, чего ты хотел.

– Я ничего не хотел, – ответил он. – Ну… почти ничего. То есть… ох, Сеси! – и слова сами полились из него. – Я хочу сделать на празднике что-нибудь такое, чтобы они на меня посмотрели, чтобы они увидели, что я не хуже их, чтобы я не был им чужим… но я не могу ничего сделать, и мне не по себе, и… ну… я думал, ты могла бы…

– Могла бы, – ответила она, закрывая глаза и улыбаясь про себя. – Встань прямо. Не шевелись. – Он повиновался. – А теперь закрой глаза и ни о чем не думай.

Он стоял прямо и неподвижно и ни о чем не думал – или, вернее, думал о том, что ни о чем не должен думать.

Она вздохнула.

– Ну что, Тимоти? Пойдем вниз? Она вошла в него, как рука в перчатку.

– Смотрите все! – Тимоти поднял стакан горячей алой жидкости, подождал, пока все к нему обернутся. Тетки, дядья, кузины, братья и сестры!

И он выпил все до дна.