Ночь светла

Джиллиан знала, что на ноги ей вставать разрешается, врач это даже поощрял. Однако взгромоздилась на коляску и покатилась в гостиную. На диване валялась книжка, начатый ею две недели назад шведский детектив. Она нашла то место, до какого тогда дочитала, но не сумела сосредоточиться и вскоре отложила книгу в сторону. Полистала модный журнал. В доме напротив отворилось окно, соседка вытряхивала одеяло. Джиллиан с нею почти не знакома. В испуге она откатилась назад, ведь так и оставалась по пояс голой, но соседка вроде бы ее не заметила, а просто постояла еще немного у окна, выглядывая на улицу. Видно, ждала почтальона или детишек, что вот-вот придут домой из школы.

Джиллиан покатилась в прихожую за сумкой. Вернувшись в гостиную, она заблокировала колеса у коляски и сползла на пол. Улеглась на толстый шерстяной ковер. Так ее не увидишь снаружи. Джиллиан знобило, хотя в квартире было тепло. Порылась в сумке, чтобы достать чистое белье и брюки, но все вещи оказались нестиранными. Стащила плед с дивана, укуталась. Очень захотелось обратно в больницу, где от нее требовалось лишь одно: переносить боль. Да и от той избавляли лекарства. Сначала Джиллиан послушно принимала болеутоляющие, потом все чаще стала от них отказываться. Ей казалось, что боль – составная часть лечения, боль следует перетерпеть, тогда и выздоровеешь.

* * *

Поднявшись на локтях, Джиллиан осмотрелась. Вокруг ничего не изменилось, но комната стала чужой. И кто только купил эти книги, развесил эти картины? Репродукция Энди Уорхола – Мерилин, одно и то же лицо в десяти расцветках, безжизненное, как рекламный плакат. Минималистская мебель, бездушные аксессуары, тщательно подобранные в дорогих салонах, сувениры, не вызывающие никаких воспоминаний. Перевернувшись на спину, она увидела итальянскую дизайнерскую люстру. Воздела руки к люстре, казалось, парившей прямо над нею, затем опустила руки и врезала раз-другой кулаком по замершей каталке.

Подползла к телевизору, огромному, с плоским экраном, включила и принялась листать каналы. Остановилась на передаче про животных. Сумерки, по широкой полосе пляжа тысячами ползают какие-то доисторические существа, на вид состоящие только из круглого панциря и длинного не то жала, не то хвоста. Или вдруг какое-нибудь из этих существ, оказавшись в волне прибоя, барахтается ножками кверху, пытается вернуться на брюшко резкими толчками хвоста. «Лишь несколько дней в году удается наблюдать это увлекательное зрелище… – Голос за кадром звучал торжественно. – Более пятисот миллионов лет обитают мечехвосты в мелких прибрежных водах на всей планете. Они превосходно приспособились к окружающей среде и за весь этот срок почти не претерпели генетических изменений. Именно потому мечехвостов часто называют живыми ископаемыми. В начале лета они собираются на побережьях родных морей и откладывают яйца».

Джиллиан просмотрела стопку дисков, лежавших возле маленькой телевизионной тумбы, но ни один из фильмов ее не заинтересовал. Наконец, поставила диск со своей передачей, которую просила записать, но так и не посмотрела. Смотреть на себя по телевизору она никогда не любила, записи передач изучала только по необходимости, в случае каких-либо накладок.

Включила быструю перемотку. Вот появились заставка передачи, краткий перечень сюжетов, искаженные лица людей, молча разинутые рты, улыбки, картины, балетные танцовщицы. Вот, наконец, студия – белое пространство или скорее белая плоскость, на заднем плане Джиллиан, будто бы парящая в этой белизне. Стремительный наезд камеры. Включила нормальную скорость и, когда камера остановилась совсем близко, нажала на паузу. Ее прежнее лицо, рот открыт – она приветствует зрителей, глаза широко распахнуты. Джиллиан жала на кнопку, последовательно просматривая картинку за картинкой. Рот открывался и закрывался, но выражение глаз не менялось.

Перед эфиром она никогда не волновалась, потому так удивил ее теперь испуганный взгляд на экране. В этом лице, оказывается, читалось предвестие катастрофы. Внезапный шум, блик, неожиданное воспоминание изменили выражение глаз, и на долю секунды камера запечатлела человека, которого никогда раньше не было и которого никогда уже не будет. Двадцать пять кадров в секунду, двадцать пять человек, не имеющих между собой ничего общего, кроме анкетных данных, цвета волос и цвета глаз, роста и веса. Лишь последовательный показ кадров создает размытость, необходимую для восприятия одного человека.