Ночь святого Вацлава

– В понедельник или во вторник? – она широко раскрыла глаза. – Так скоро? Глупышка мой, Николас, собрался ехать и не мог мне сказать… Николас-глупышка! – произнесла она мягко, с любовью и погладила мои губы.

Я был слишком измучен всем случившимся за день, чтобы с легкостью включиться в эту игру, и единственное, что сумел сделать, – попытался улыбнуться. Но это мне не удалось. Маура тут же с беспокойством воскликнула:

– Ой, Николас, у тебя жуткий вид! Ты должен немедленно лечь в постель!

Машина стояла там, где я ее оставил, – в переулке, неподалеку от «Принцессы Мэй». Я отвез Мауру домой и легко поцеловал ее на прощание. Она в ответ так страстно ко мне прижалась, так меня обняла, что у меня застучало в висках, и я чуть было не заскрипел зубами.

Потом я медленно подъехал к своему дому и, не набросив на машину чехла, поднялся к себе наверх, сжимая голову руками. В полутьме комнаты вырисовывалась громоздкая тахта, и я с немым стоном вдавился в нее всем телом. И тут же сон, подобно монотонно гудящему пылесосу, всосал в себя этот жуткий день.

4

В субботу было жарко, и я проснулся рано, весь мятый, какой-то заторможенный – как это случается с перепою. Я пожалел, что позавтракал, а в девять уже был в дороге, испытывая дрожь во всем теле от какого-то смутного, неясного предчувствия.

Однако где-то в районе Винчестера с его бакалейными складами и почтовыми фургонами это ощущение стало таять, и я даже почувствовал слабый прилив веры в себя. На самом-то деле, события последних нескольких дней были не многим более идиотскими, чем прежняя моя деятельность на благо Хрюна.

Около Нью-Фореста дорога вся пестрела солнечными пятнами, и я даже распелся.

«В присутствии матери, – думал я, – это предложение, естественно, покажется мне несусветной дичью. Потому что маменька при всех ее иллюзиях и фантазиях все же была в моей жизни единственным советчиком. К роли молодого бизнесменая привык. Но к роли молодого шпиона– уж увольте! Пусть этот Канлиф только сунется отбирать у меня машину! – думал я. – Пусть он только сунется!»

В свежести утра, в завораживающем мелькании теней деревьев на капоте машины я позабыл про Канлифа. Позабыл про Мауру. Да и про остальные невзгоды тоже. И ощутил себя вольным как птица. «Да кто она такая, эта Маура? – думал я. – И кто он такой, кто он такой, кто он такой, этот идиот Канлиф?» – пел я, глядя, как размеренно падают на капот тени деревьев.

Ошалев от этого калейдоскопа солнечных пятен и ощущая легкий мандраж и беспокойство, в половине первого я подрулил к отелю «Плезанс».

Имре, который, судя по всему, уже поджидал меня в холле, тут же вышел и беспомощно встал рядом, как огромное застенчивое дитя, наряженное в черный чесучовый костюм.

– Николас, мальчик мой! Как я рад тебя видеть! Нам нужно так многое обсудить…

Торчащие у него из ноздрей волоски колыхались от мощного дыхания.

– Пойдем. Пройдемся по парку, сегодня такая славная погода.

Я шел рядом с ним, и он крепко сжимал мою руку.

– Как дела, дядя?

– Все в порядке.

– А как мама?

– Прелестная женщина. Сегодня она в форме. И конечно, ждет тебя не дождется. Это нужно учесть… Слушай, Николас, я обязан тебе сказать…

Его что-то ужасно терзало – волоски в ноздрях так и колыхались.

– Вы рассказали ей про Белу?

– Я просто не мог… Это было абсолютно невозможно. Сам знаешь, какое у нее здоровье… Пойми меня правильно, Николас…

Его буквально душили спазмы, так он волновался. – Ничего страшного, – тихо пробормотал я. – Все равно там куча неувязок…

– Ты не обидишься на меня, мой мальчик? Обещай, что не обидишься!

– О чем вы?

– Как бы тебе объяснить… – сказал он, рассматривая облака. – Я решил провернуть одно очень щекотливое дело. Я решил, что раз она… недостаточно здорова, чтобы выслушать печальную новость про Белу, пусть услышит хорошие известия про тебя. Ведь это на самом деле хорошие новости… Твоя мать прекрасно умеет додумывать недосказанное…

– Что вы ей сказали?

– Не в том дело, что сказал ей я, а в том, что онасумела из этого извлечь. Она женщина с пылким воображением… Я только успел сказать, – торопливо продолжал он, – что ты продвигаешься в бизнесе и, может случиться, поедешь за границу. Я хотел упомянуть про Канаду – ведь тебе, судя по всему придется туда съездить… И потом, уже через недельку-другую мы могли бы как-то перевести разговор на Белу… А она сразу подумала, что ты решил стать преемником отца в бизнесе, в Европе. В Праге… – нервно закончил он. И со страхом взглянул на меня. А я промолчал.

– Твоя мать отстала от времени, – тоскливо продолжал он. – Она думает, что Прага все такая же, какой она ее помнит. И ей нельзя рассказывать, как все изменилось… Ты очень на меня сердишься?

Нет, я не сердился. Я просто весь обмяк. И был не в силах прыгнуть ему на загривок или забарабанить кулаками по его башке, или же гонять его но всему Нью-Форесту, чтобы как-то вернуть себе ощущение беспутной свободы… ни на что такое я не был способен.