Ночь в Гефсиманском саду

То была хитрость Иакова, открытая ему в провидческом сне: он давал скоту есть прутья с белою нарезкой в период случки; от такого простого приема и появился пестрый, скот, совершенно разоривший Лавана из-за своей многочисленности. То было возмездие: первая экспроприация в истории человечества, хотя и произведенная хитростью, но полностью соответствовавшая нравственному закону. Разве не обогащался он за счет трудов Иакова, умножавшего своими стараниями его стада? Иаков, по сути, лишь возвратил себе то, что заработал в течение многих лет неустанного труда. Впоследствии, через тысячи лет после времен Иакова, Иисус Христос еще раз утвердит этот закон в своей Нагорной проповеди.

По мере того как все больше и больше появлялось пестрого скота, менялось и отношение Лавана к Иакову.

«И услышал Иаков слова сынов Лавановых, которые говорили: Иаков завладел всем, что было у отца нашего, и из имения отца нашего составил все богатство сие.

И увидел Иаков лице Лавана, и вот, оно не таково к нему, как было вчера и третьего дня» (Быт. 31: 1, 2).

Да, лицо Лавана было «не таково», он не смог сдержать себя, и кипевшая в нем алчность выплеснулась наружу. На самом деле, как из всего видно, он всегда был человеком расчетливым до жестокости. Воспользовавшись подходящим случаем, Лаван заставил Иакова работать на него целых двадцать лет.

«…Я служил тебе четырнадцать лет за двух дочерей твоих и шесть лет за скот твой, а ты десять раз переменял награду мою» (Быт. 31: 41).

Иаков перечисляет все обиды, невзгоды и несправедливости, какие он претерпел в доме Лавана:

«Вот, двадцать лет я был у тебя; овцы твои и козы твои не выкидывали; овнов стада твоего я не ел;

Растерзанного зверем я не приносил к тебе, это был

мой убыток; ты с меня взыскивал, днем ли что пропадало, ночью ли пропадало;

Я томился днем от жара, а ночью от стужи, сон мой убегал от глаз моих.

Таковы мои двадцать лет в доме твоем…» (Быт. 31:38-41).

Какая живая и выразительная картина положения подневольного человека вырисовывается из этой темпераментной обвинительной речи! С каким достоинством говорит Иаков о своей честной, добросовестной и терпеливой работе!…

Но образ Лавана в Библии (а мы с полным основанием можем говорить о художественности этого образа) далеко не такой плоскостной, как могло показаться, когда мы только что с ним познакомились. В этой расчетливой душе, оказывается, живут нравственные законы честности и порядочности, о которых, в сущности, и напоминает ему Иаков в своей обвинительной речи. Когда Лаван догнал Иакова, ушедшего со своим скотом, двумя женами, детьми и со всем своим имуществом, он после вспышки раздражения предлагает ему разрешить спор добром. Более того, он даже говорит так:

«Зачем ты убежал тайно, и укрылся от меня, и не сказал мне? я отпустил бы тебя с веселием и с песнями, с тимпаном и с гуслями;

Ты не позволил мне даже поцеловать внуков моих и дочерей моих; безрассудно ты сделал» (Быт. 31: 27, 28).

На первый взгляд, и Лаван по-своему прав. Действительно, разве не мог Иаков поступить по-человечески, то есть дать отцу поцеловать на прощание своих дочерей, и облобызать внуков, и отблагодарить работника достойными проводами?

Но так ли уж безрассудно поступил Иаков? Слушая Лавана, упрекавшего его в «безрассудстве», он, наверно, думал, что поступил далеко не безрассудно. Разве Лаван не обманывал его? Разве не он устроил шумное веселье перед тем, как обманно ввести к нему Лию вместо Рахили? Наверно, Иаков вспомнил и многие другие случаи, свидетельствовавшие о коварстве Лавана, о его жестокой расчетливости, – их немало накопилось за двадцать лет.

Но оба – и Иаков и Лаван – сдерживают себя, они изо всех сил стремятся не говорить друг другу «ни доброго, ни худого». Правда, полностью достичь такого «дипломатического статуса» им не удается, что видно хотя бы из речи Иакова. И все же, в конце концов, оба решают расстаться миром.