Ночь в Лиссабоне

Она сопротивлялась. Шептала, что может вернуться Георг, и я не знаю, вправду ли она так думала. Сам я слишком часто бывал в опасности и привык забывать про нее в ту же секунду, как она оставалась позади… сейчас в этой сумрачной комнате с запахом духов Хелен, ее платьев и постели я желал только одного: обладать ею всем моим существом, всем, на что я способен, и единственное, что причиняло боль и пронизывало банальную, тупую муку утраты, была неспособность обладать ею полнее и глубже, чем позволяла природа. Мне хотелось покровом раскинуться над нею, хотелось иметь тысячи губ и рук, сделаться идеальным футляром, повторяющим ее форму, чтобы чувствовать ее повсюду, без каких-либо зазоров, прильнуть кожей к коже, испытывая, несмотря ни на что, первозданную боль, что можно лишь прижаться кожей к коже, а не излиться кровью в кровь, что это не единение, а только близость.

7

Я слушал Шварца, не перебивая. Хотя обращался он ко мне, я понимал, что был для него всего лишь стеной, от которой порою отбивалось эхо. Я и сам смотрел на себя так же, иначе не смог бы слушать его без смущения, и был уверен, что и он бы иначе не смог рассказывать о том, что хотел еще раз воскресить, прежде чем волей-неволей похоронит в беззвучно сыплющемся песке воспоминаний. Я был для него человеком посторонним, путь которого на одну ночь пересекся с его собственным и перед которым ему нет нужды смущаться. Закутанный в анонимный плащ далекого мертвого имени – Шварц, – он встретился со мной и, если сбросит этот плащ, вместе с ним сбросит и свою личность и вновь исчезнет в анонимной толпе, что бредет к черным вратам на последней границе, где документы не нужны и никого никогда не высылают и не отправляют назад.

Официант сообщил нам, что, кроме английских дипломатов, прибыл еще и германский. И показал его нам. Посланец Гитлера сидел пятью столиками дальше в компании троих людей, в том числе двух женщин, с виду крепких и здоровых, одетых в шелковые платья двух оттенков синего, друг с другом не сочетавшихся. Мужчина, на которого указал официант, сидел к нам спиной, что я счел вполне приемлемым и утешительным.

– Я думал, вам будет интересно, – сказал официант, – вы ведь тоже говорите по-немецки.

Мы со Шварцем невольно обменялись эмигрантским взглядом – легкое поднятие век, а затем равнодушный уход в сторону. Казалось, ничто нас не интересовало меньше. Эмигрантский взгляд не такой, как германский при Гитлере – осторожная оглядка по сторонам, чтобы затем что-то шепнуть, – но тот и другой принадлежат к культуре нашего столетия, как и вынужденное переселение народов, начиная от несчетных отдельных Шварцев в Германии до перемещения целых провинций в России. Через сто лет, когда горестные вопли утихнут, какой-нибудь находчивый историк торжественно объявит все это фактом, который способствовал развитию культуры, обогащал ее и распространял.

Шварц безучастно взглянул на официанта.

– Мы знаем, кто он. Принесите нам еще вина… Хелен, – продолжил он так же спокойно, – пошла к подруге за автомобилем. Я остался один в квартире, стал ждать. Был вечер, окна стояли настежь. Я выключил весь свет, чтобы никто меня в квартире не видел. Если позвонят в дверь, я не отвечу. Если придет Георг, в крайнем случае смогу сбежать через черный ход.

Полчаса я просидел поблизости от окна, слушая уличные шумы. Через некоторое время меня начало беззвучно охватывать огромное чувство утраты. В нем не было боли, скорее оно походило на сумрак, расползающийся вокруг, омрачающий и опустошающий все, в конце концов скрывающий даже горизонт. Призрачные весы уравновешивали пустое прошлое и пустое будущее, а посредине стояла Хелен, и призрачное коромысло весов лежало у нее на плечах, и она была уже потеряна. Мне казалось, будто я нахожусь посредине своей жизни, следующий шаг нарушит баланс весов, они медленно опустятся в сторону будущего, станут все больше и больше наполняться серостью и никогда уже не вернутся в равновесие.

Шум подъехавшего автомобиля разбудил меня. В свете уличного фонаря я увидел, как Хелен вышла из машины и исчезла в парадном. Я прошел через темную безжизненную квартиру, услышал, как в замке повернулся ключ. Она быстро вошла, сказала: «Можно ехать. Тебе обязательно надо в Мюнстер?»

«Я оставил там чемодан. И зарегистрировался под именем Шварца. Куда мне еще ехать?»

«Оплати гостиницу и пойди в другую».

«Где?»

«Действительно, где? – Хелен задумалась, потом наконец сказала: – В Мюнстере. Ты прав. Где же еще? Это ближе всего».

Кой-какие вещи, которые могли пригодиться, я заранее сложил в чемодан. Мы решили, что в машину я сяду не возле дома, а подальше, на Гитлер-плац. Чемодан привезет Хелен.

Никем не замеченный, я выбрался на улицу. Теплый ветерок дул в лицо. Листва деревьев шелестела во мраке. Хелен подобрала меня на площади. «Залезай, – шепнула она. – Быстрее!»

Машина была кабриолетом, верх Хелен опустила. Лицо ее освещал отблеск приборной доски. Глаза блестели. «Мне надо ехать осторожно, – сказала она. – Авария и полиция – нам только этого недоставало!»