Ночь в Лиссабоне

– Сперва мы попали в штиль, – сказал Шварц. – Вечером у Хелен случился нервный срыв. Я нашел комнату на окраинном постоялом дворе. Впервые мы снова жили легально… впервые за много месяцев снова имели отдельную комнату… вот это и вызвало у нее приступ слез. Потом мы молча сидели в садике постоялого двора. Было уже весьма прохладно, но нам не хотелось пока идти спать. Мы распили бутылку вина, смотрели на дорогу, ведущую в лагерь, ее было видно из садика. Глубокая благодарность прямо-таки болью отзывалась в моей душе. В тот вечер она затмила все, даже страх, что Хелен больна. После приступа рыданий она выглядела расслабленной и очень спокойной, как пейзаж после дождя, и такой красивой, как иной раз лица на старинных камеях. Вы ведь поймете, – сказал Шварц. – В той жизни, какую мы ведем, болезнь имеет иное значение, нежели обычно. У нас болезнь означает, что бежать дальше невозможно.

– Знаю, – с горечью сказал я.

– Следующим вечером мы увидели на дороге к лагерю замаскированные фары автомобиля. Хелен забеспокоилась. Весь день мы почти не выходили из комнаты. Снова иметь кровать и собственную комнату – событие огромное, им можно наслаждаться бесконечно. Вдобавок мы оба чувствовали, насколько устали и вымотались, я бы вообще неделями не выходил с постоялого двора. Но Хелен вдруг решила уехать. Не желала больше видеть дорогу в лагерь. Боялась, что гестапо так и будет ее разыскивать.

Мы собрали свои скудные пожитки. Вполне разумно – отправиться дальше, пока у нас еще есть разрешение на жительство в этом округе; если нас схватят где-нибудь в другом месте, то разве что вышлют обратно сюда, а не арестуют, так мы надеялись.

Я думал добраться до Бордо, но по пути мы услышали, что для этого давно слишком поздно. Нас подобрал маленький двухместный «ситроен», и водитель посоветовал нам устроиться где-нибудь еще. Неподалеку от того места, куда он направляется, есть маленький дворец, ему известно, что он пустует, вероятно, мы сможем там переночевать.

В общем-то, выбора у нас не было. Под вечер водитель высадил нас. Перед нами в сером полумраке лежал маленький дворец, скорее загородный особняк, окна темные, без штор. Я поднялся по наружной лестнице, попробовал дверь. Она была открыта, и, судя по следам, выбита. Мои шаги гулко отдавались в сумрачном холле. Я окликнул – ответом было рваное эхо. Комнаты совершенно пустые. Все, что можно было унести, унесли. Однако помещения восемнадцатого столетия сохранились, обшитые панелями стены, благородные соразмерные окна, потолки и изящные лестницы.

Мы медленно обошли дом. На наши оклики никто не отвечал. Я искал электрические выключатели. Их не нашлось. Электричество сюда не провели, дворец остался таким, каким его построили. Маленькая столовая, белая с золотом… спальня, светло-зеленая с золотом. Никакой мебели; должно быть, владельцы все продали, чтобы сбежать.

В мансардной комнате мы наконец-то нашли сундук. Там обнаружились несколько масок, пестрые дешевые костюмы, видимо оставшиеся от праздника, и несколько пачек свечей. Но лучше всего была железная кровать с матрасом. Продолжив поиски, мы нашли на кухне немного хлеба, несколько баночек сардин, пучок чеснока, полбанки меда, а в погребе – фунт-другой картошки, несколько бутылок вина и штабель дров. Волшебная страна!

Почти во всех комнатах были камины. Найденными костюмами мы завесили окно одной из комнат, вероятно спальни. Я еще раз обошел вокруг дворца, обнаружил плодовый сад и огород. Яблоки и груши еще висели на деревьях. Я их собрал, отнес в дом.

Когда настолько стемнело, что дым из трубы уже не разглядишь, я развел в камине огонь, и мы приступили к ужину. Таинственное и волшебное настроение. Отсвет огня плясал на чудесных резных панелях, а наши тени колебались меж ними, словно духи из счастливого мира.

Стало тепло, Хелен переоделась, чтобы высушить то, в чем была. Достала парижское вечернее платье, надела его. Я откупорил бутылку вина. За неимением бокалов пили мы прямо из горлышка. Позднее Хелен опять переоделась. Извлекла из сундука домино и полумаску и бегала в них по темной лестнице. Окликала то сверху, то снизу и порхала вокруг, голос ее эхом отдавался повсюду, я уже не видел ее, только слышал ее шаги, пока она вдруг не очутилась в темноте у меня за спиной и я не почувствовал на затылке ее дыхание.

«Я думал, что потерял тебя», – сказал я, крепко обняв ее.

«Ты никогда меня не потеряешь, – прошептала она сквозь узкую маску. – А знаешь почему? Потому что никогда не стремился удержать меня, как крестьянин свой надел. Самый блестящий мужчина в сравнении с этим – зануда».

«Я-то уж точно не блестящий мужчина», – с удивлением сказал я.

Мы стояли на лестничной площадке. Из приоткрытой двери спальни на бронзовые орнаменты перил, на плечи и губы Хелен полосой падал трепещущий свет камина.