Ночь в Лиссабоне

Я поставил машину недалеко от дома в боковом переулке. Шел дождь. Я перешел через мостовую и глубоко вздохнул. Постепенно давала знать о себе боль во всем теле. Я остановился перед витриной одного магазина, в котором была разложена рыба, и взглянул в зеркало сбоку. В его неосвещенной темно-серебристой плоскости трудно было рассмотреть что-либо, я разобрал только, что лицо у меня было в кровоподтеках и ссадинах.

Я глубоко вдыхал влажный воздух. Мне казалось невероятным, что я еще под вечер был здесь: с тех пор позади легла пропасть.

Мне удалось незаметно проскользнуть мимо привратницы. Она уже спала и только что-то пробормотала вслед. Ничего особенного в том, что я вернулся поздно, для нее не было. Я быстро пошел вверх по лестнице.

Элен не было. Я оглядел кровать и шкаф. Канарейка, разбуженная светом, принялась петь. За окном появилась кошка с горящими глазами — словно неприкаянная душа.

Я подождал, затем проскользнул по коридору к Лахману и тихо постучал.

Он тотчас же проснулся. У беглецов сон чуток.

— Это вы, — сказал он, взглянув на меня, и замолчал.

— Вы сказали что-нибудь моей жене? — спросил я.

Он покачал головой:

— Ее тут не было. И раньше часа она не возвращается.

— Слава тебе, господи!

Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего.

— Слава тебе, господи! — повторил я. — Значит, они ее, наверно, не поймали. Она просто гуляет, как обычно.

— Просто гуляет, — повторил Лахман.

— Что с вами случилось? — спросил он.

— Меня допрашивали. Я бежал.

— Полиция?

— Гестапо. Все позади. Спите.

— Гестапо знает, где вы?

— Если бы они знали, меня бы здесь не было. А утром уже не будет.

— Минуточку! — Лахман вытащил образок и маленький веночек. — Вот, возьмите с собой. Чудо. Иногда помогает. Гиршу удалось с этим перебраться через границу. Люди в Пиренеях очень набожны, а это вещи, освященные самим папой.

— В самом деле?

На губах его появилась чудесная улыбка:

— Если они нас спасают, значит, на них лежит благословение самого бога. До свидания, Шварц.

Я вернулся к себе и начал упаковывать вещи. Я чувствовал себя опустошенным, но нервы были напряжены до предела. У Элен в столе я нашел пачку писем. Они были адресованы в Марсель, до востребования. Я не стал раздумывать и положил их в ее чемодан. Я нашел и вечернее платье из Парижа и уложил его тоже. Потом я уселся у таза с водой и сунул туда руки. Обожженные ногти горели. Каждый вздох тоже причинял мне боль. Я смотрел на мокрые крыши и ни о чем не думал.

Наконец я услышал ее шаги. Она появилась в дверях, как чудесное, печальное видение.

— Что ты тут делаешь? — она ничего не знала. — Что с тобой?

— Мы должны уехать, Элен, — сказал я. — Немедленно.

— Георг?

Я кивнул. Я решил, что постараюсь сказать ей как можно меньше о происшедшем.

— Что с тобой было? — испуганно спросила она и подошла ближе.

— Они меня арестовали. Мне удалось бежать. Меня будут искать.

— Мы должны уехать?

— Немедленно.

— Куда?

— В Испанию.

— Как?

— Пока в машине. Уедем как можно дальше. Ты можешь собраться?

— Да.

Я видел, что она колеблется.

— У тебя опять боли? — спросил я.

Она кивнула.

«Кто эта женщина у дверей? — мелькнуло вдруг у меня. — Я ей чужой. И почему?»

— У тебя есть еще ампулы?

— Немного.

— Мы раздобудем еще.

— Выйди на минуту, — попросила она.

Я вышел в коридор. Двери начали приоткрываться, и в щелях показались лица с глазами лемуров. Лица крошечных одноглазых Полифемов с перекошенными ртами. Вверх по лестнице, в серых длинных кальсонах, взбежал Лахман, похожий на кузнечика. Он сунул мне бутылочку коньяка:

— Он вам понадобится! — шепнул он. — Да здравствует солидарность!

Я тут же сделал большой глоток.

— У меня есть деньги, — сказал я, — Вот! Дайте мне еще целую бутылку!

Я взял себе бумажник Георга. Там было много денег. Лишь на мгновение у меня появилась мысль выбросить его. Я нашел и его паспорт. Он лежал у него в кармане вместе с моим и с паспортом Элен.

Одежду Георга я связал в узел, сунул туда камень и выбросил в гавани в море. Паспорт его я тщательно изучил при свете карманного фонаря. Я поехал к Грегориусу, разбудил его и попросил заменить фотографию Георга моей. Сначала он с ужасом отказался. Подделка эмигрантских паспортов стала его ремеслом, и тут он чувствовал себя богом, которого он, кстати сказать; считал ответственным за все это свинство. Однако паспорта высшего гестаповского чиновника он не видел еще никогда. Я заявил ему, что для него вовсе не обязательно подписывать свою работу, как это делают художники. За все отвечаю я, и никто никогда о нем не узнает.

— А если вас будут пытать?

Я указал ему на свое лицо и руки.

— Я еду через час, — сказал я. — С таким лицом, в качестве эмигранта, я не проеду и десять километров. Мне же надо перебраться через границу. Это мой единственный шанс. Вот мой паспорт. Сфотографируйте мое фото и этим снимком замените старую фотографию на гестаповском паспорте. Сколько это будет стоить? Деньги у меня есть.

Грегориус согласился.