Ночь в Лиссабоне

– Конечно, – сказала Элен. – И я прошу вас помочь нам защитить наши права! – Она вытащила паспорт. – Я сестра обер-штурмбаннфюрера Юргенса. Видите, – она показала отметку в паспорте, – мы живем в замке, – тут она назвала место, о котором я не имел понятия, – и поехали на день в Бордо. Наши вещи мы оставили здесь, у этого вора. Теперь он утверждает, что он никогда не получал их. Помогите нам, пожалуйста!

Она опять направилась к хозяину.

– Это правда? – спросил его унтер-офицер.

– Конечно, правда! Немецкая женщина не лжет! – процитировала Элен одно из идиотских изречений нацистского режима.

– А вы кто? – спросил меня унтер-офицер.

– Шофер, – ответил я, указывая на свою спецовку.

– Ну, пошевеливайся! – крикнул унтер-офицер хозяину.

Этот тип за стойкой перестал гримасничать.

– Нам, кажется, придется закрыть вашу лавочку, – сказал унтер-офицер.

Элен с великим удовольствием перевела это, прибавив еще несколько раз по-французски «скот» и «иностранное дерьмо». Последнее мне особенно понравилось. Обозвать француза в его собственной стране дерьмовым иностранцем! Весь смак этих выражений мог оценить, конечно, лишь тот, кому приходилось это слышать самому.

– Анри! – пролаял хозяин. – Где ты оставлял вещи? Я ничего не знаю, – заявил он унтер-офицеру. – Виноват этот парень.

– Он лжет, – перевела Элен. – Он все спихивает теперь на эту обезьяну. Подайте-ка вещи, – сказала она хозяину. – Немедленно! Или мы позовем гестапо!

Хозяин пнул Анри. Тот уполз.

– Простите, пожалуйста, – сказал хозяин унтер-офицеру. – Явное недоразумение. Разрешите стаканчик?

– Коньяка, – сказала Элен. – Самого лучшего.

Хозяин наполнил стакан. Элен злобно взглянула на него. Он тут же подал еще два стакана.

– Вы храбрая женщина, – заметил унтер-офицер.

– Немецкая женщина не боится ничего, – выдала Элен еще одно нацистское изречение и отложила в сторону горлышко бутылки «Перно».

– Какая у вас машина? – спросил меня унтер-офицер.

Я твердо взглянул в его серые бараньи глаза:

– Конечно, мерседес, машина, которую любит фюрер!

Он кивнул:

– А здесь довольно хорошо, правда? Конечно, не так, как дома, но все же неплохо. Как вы думаете?

– Да, да, неплохо! Хотя, ясно, не так, как дома.

Мы выпили. Коньяк был великолепный. Анри вернулся с нашими вещами и положил их на стул. Я проверил рюкзак. Все было на месте.

– Порядок, – сказал я унтер-офицеру.

– Виноват только он, – заявил хозяин. – Ты уволен, Анри! Убирайся вон!

– Спасибо, унтер-офицер, – сказала Элен. – Вы настоящий немец и кавалер.

Он отдал честь. Ему было не больше двадцати пяти лет.

– Теперь только нужно рассчитаться, за «Дюбонне» и бутылку «Перно», которые были разбиты, – сказал хозяин, приободрившись.

Элен перевела его слова и добавила:

– Нет, любезный. Это была самозащита.

Унтер-офицер взял со стойки ближайшую бутылку.

– Разрешите, – сказал он галантно. – В конце-концов, не зря же мы победители!

– Мадам не пьет «Куантро», – сказал я. – Преподнесите лучше коньяк, унтер-офицер, даже если бутылка уже откупорена.

Он вручил Элен начатую бутылку коньяка. Я сунул ее в рюкзак. У двери мы с ним попрощались. Я боялся, что солдат пожелает проводить нас до нашей машины, но Элен прекрасно избавилась от него.

– Ничего подобного у нас случиться бы не могло, – с гордостью заявил бравый служака, расставаясь с нами. – У нас господствует порядок.

Я посмотрел ему вслед. «Порядок, – сказал я про себя. – С пытками, выстрелами в затылок, массовыми убийствами! Уж лучше иметь дело со ста тысячами мелких мошенников, как этот хозяин!»

– Ну, как ты себя чувствуешь? – спросила Элен.

– Ничего. Я не знал, что ты умеешь так ругаться.

Она засмеялась:

– Я выучилась этому в лагере. Как это облегчает! Целый год заточения словно спал с моих плеч! Однако где ты научился драться разбитой бутылкой и одним ударом превращать людей в евнухов?

– В борьбе за право человека, – ответил я.

– Мы живем в эпоху парадоксов. Ради сохранения мира вынуждены вести войну.

Это почти так и было. Человека заставляли лгать и обманывать, чтобы защитить себя и сохранить жизнь.

В ближайшие недели мне пришлось заняться еще и другим. Я крал у крестьян фрукты с деревьев и молоко из подвалов. То было счастливое время: опасное, жалкое, иногда безрадостное, часто смешное. Но в нем никогда не было горечи. Я только что рассказал вам случай с хозяином кабачка. Вскоре мы пережили еще несколько таких историй. Наверно, они вам тоже знакомы?

Я кивнул:

– Их можно рассматривать и с комической стороны.

– Я научился этому, – подтвердил Шварц. – Благодаря Элен. Она была человеком, в котором совершенно не откладывалось прошлое. То, что я ощущал лишь изредка, превращалось в ней в сверкающую явь. Прошлое каждый день обламывалось в ней напрочь, как лед под всадником на озере. Зато все стремилось в настоящее. То, что у других растягивается на всю жизнь, сгущалось у нее в одно мгновение. Но это не была слепая напряженность. В ней все было свободно и расковано. Она была шаловлива, как юный Моцарт, и неумолима, как смерть.