Ночь в твоих глазах

Пахло одичавшим без людей жильем, дымом и травами из моей кружки. Снаружи грохотало море, а здесь, внутри, было тепло и сырость не доставала до костей. Я бездумно смотрела на светляка передо мной, и пыталась понять, что я чувствую.

Тау ведь осмотрела браслет — но так ничего и не сказала. Что, если мы так и не сумеем его снять? Что мы будем делать?

—  Я ведь вспомнила его, — голос сестры казался усталым. —  Того, второго, подельника твоего… Мэ-э-эла!

Я улыбнулась в кружку, и не сразу поняла, что она имела в виду:

—  Вспомнила? Ты видела его раньше? Он принимал участие в дознании?

—  Не принимал. Ты ведь тоже его знаешь, Нэйти. Мы даже были представлены, и он был на балу по поводу твоего шестнадцатилетия!

Я попыталась вспомнить — но на балу в честь первого совершеннолетия младшей дочери князя Янтарного их было столько…

—  Его зовут Тайернан Сомхэрл, он бастард — и наполовину не человек. Но кем была его мать — никто не знает.

Тау усмехнулась:

—  Он нравился отцу. Папа даже всерьез рассматривал его как подходящего супруга. Советовал мне быть с ним любезной…

Я таращилась в противоположную стену, ошарашенная новостью и теперь уже напрягая память всерьез — но там по-прежнему зияла тьма, не желающая давать мне подсказок.

Сомхэрл, Сомхэрл… Из какого они мира? Где лежат их наделы? Нет, не помню!

—  А… а ты? —  осторожно уточнила я, подходя к задаче с другой стороны и пытаясь вспомнить, с кем на том балу Тау была любезней.

—  Нэйти, ты же знаешь, как я флиртую. Прохожу мимо мужчины пару-тройку раз, если его зацепило шлейфом и поволокло — ставлю галочку. Если устоял на ногах — ну и не очень-то мне было нужно, в мире полно других мужчин, этого вычеркиваем! Папа, впрочем, от своей идеи не отказался, я знаю, и подумывал предложить мою руку столь стойкому кандидату без моего ненадежного посредничества…

Уткнувшись лбом в плечо Тау, я беззвучно хохотала.

День закончился бесконечными “А помнишь?”, и важные темы мы дружно обходили: наше расследование, мой браслет и то, что держать вокруг меня всю жизнь кокон, защищающий от поиска, невозможно даже для Тауры…

И уснули в обнимку, под песню моря, грызущего меловые берега и потрескивание дров в очаге.

А ночью мне приснился он. Мой жених.

Он снова прижимался ко мне в оранжерее, больно вцепившись в запястья. И снова пытался влезть мне в рот его язык, и это было так противно, так неожиданно и… и подло, что я растерялась.

Я растерялась и оцепенела, в ушах грохотала кровь, и я слышала только ее, а еще его слова, такие же навязчивые и противные, как поцелуи, меня мутило, и одеревеневшее тело не знало, что ему делать…

И когда я сумела отвернуться, спасая лицо, я увидела Тауру. Она стояла у входа в беседку, и даже во сне я видела, какие страшные у нее глаза!

“Тау, не надо!” —  пыталась сказать я.

Ардан Илиаль Лазурит что-то почувствовал, и развернулся в ее сторону.

Он пытался что-то говорить. Улыбался виновато. Извинялся, кажется: “Мы с моей милой невестой проявили несдержанность” и “Уверяю, мое отношение к ней не изменилось, я всё равно ее люблю и женюсь” ...

Но я уже видела, как течет лавина огненно-рыжих спин — бескрайняя, от горизонта до горизонта. Как дрожит под железными копытами выгоревшая степь. Как трубит о своем гневе страшный бык-таур, и голос его рвет в клочья закатный воздух…

Она ударила, стоило только Лазуриту отступить от меня. Без шуток, без предупреждений, без вызова на дуэль — всей силой, раз, и другой, и… и третий удар Тау удержала. Она дышала бурно и тяжело, судорожно сжимая и разжимая кулаки, вся ее натура требовала продолжить, поднять падаль на рога, и нестись, ревом устрашая всех вокруг…

Но Тау не зря учили держать себя в руках все эти годы.

Только глаза ее были по-прежнему страшными, когда она перевела на меня взгляд:

—  Ты в порядке?

Я заставила себя посмотреть на смятое тело.

Стараясь держать себя в руках, не показывать, как трясет меня от страха и обиды, тщательно выговорила:

—  Лазурит — союзники. Отец будет недоволен.

Отец был в ярости.

—  Ты украла у сестры опыт победы!  Даркнайт обязательно справилась бы с обидчиком. Она не девочка для битья, а сильный маг! Тебе следовало подстраховать сестру и дать ей шанс справиться своими силами, а не вламываться в ее поединок.

Мама молчала, тихо присутствуя на диване.

—  Я недоволен вами обеими. Можете быть свободны.

Шелест наших платьев, и голос мамы

—  Стойте.

Отец не возражает — и мы с Тау замираем, подчиняясь.

—  Нэйти, милая. Подойди, — тонкие пальцы берут меня за запястье, тянут меня на диван. —  Присядь!

Она берет в ладони мое лицо и пытливо, тревожно заглядывает в глаза:

—  Как ты, милая?

И меня прорывает:

—  Ужасно! —  я трясусь и рыдаю, прижавшись к маме, я всхлипываю и бормочу бессвязно. —  За что он так, мамочка, за что?

И чувствую, как мама, целуя меня в лоб, шепчет:

—  Этот подлец тебя не стоил, моя девочка…

И пытаясь вытереть слезы, я вижу, как потемнело отцовское лицо, как перекатываются у него желваки…

А мама встает навстречу Тауре:

—  Как ты?

И болезненный, надломленный голос старшей сестры:

—  Ужасно. Я бы его еще раз убила!