Ночь Веды

Падают слова в воду, свинцовыми горошинами тонут... А отклика нету. Отчаяние сжало сердце Аленино - все зря. Придумала она себе, будто нашла для Ивана последнее средство... Обманулась с готовностью... Легла Алена на траву и впервые дала волю отчаянию и слезам. Плакала долго и горько. Потом лежала без сил, будто со слезами вся жизнь из нее излилась, в землю ушла - так бы и осталась насовсем тут лежать...

К чему вернется? Вдруг не дождался ее Иванко?.. Или ждет? Обещалась ведь скоро! Тяжело поднялась Алена - вся беда ее теперь на ней одной повисла, никто разделить не захотел. Склонилась над омутом - лицо омыть. Странная блестка взгляд притянула. Как будто монетка серебряная лежит на дне и сквозь толщу темной воды блестит. Только говорили, что у омута этого дна не было. Сразу от берега круто вниз шло, а насколько - кто знает. Случалось, искали в омуте утопленников, да зря только воду длинными шестами да баграми месили - ни только не достали никого ни разу, даже дна задеть не могли. Никого не отдал омут, все вот там, под черной водой. Какая уж тут монетка? Разве что звездочка? Алена потухшие глаза подняла, но не нашла средь облаков звездочки, которая в омут гляделась, да и не шибко старалась найти.

Зачерпнула ладошкой воду и вспомнила, что склянку с собой прихватила, воды омутовой домой принести. Наполнила Алена бутыль, заткнула кукурузной пробкой, в сумку холщовую сунула - и в бутыли мельком блестка сверкнула.

Глава шестнадцатая,

в которой Иван забывает Алену

и уходит за прекрасной Девой

Никакой перемены в избенке не случилось, пока отлучалась Алена. Иван и не шевельнулся ни разу. Казалось, что здесь только тело его, как пустой, покинутый дом. А то, что недавно еще заполняло его - жилец, суть, содержание - ушло и обитает теперь где-то в другом месте, дом же стал мертвым. Разве боль только живет еще в нем...

И впрямь, так мало жизни теплилось в теле Ивана, что надо было присмотреться, прислушаться, чтобы обнаружить ее. Только слабое дыхание едва-едва грудь его тревожило - ему уже и дышать силы не стало.

Алена с тоской в столь милое сердцу лицо смотрела. Если б можно было лечь с ним рядом, прижаться телом своим, полным жизни, к его - полумертвому. И пусть у них будет на двоих одна жизнь. Если угаснет - сразу у обоих. Если жить дальше, так двоим - хоть бы и по половинке веку отмерянного...

Руки сами поднялись, начали тихонько повязки разматывать, снимать. Потом Алена принесенной водой бережно лицо Ивану обтерла, плечи, руки, грудь... Боль его знала, как свою собственную. Потом укрыла одеялом пуховым, невесомым, рядом с топчаном на пол опустилась, к Ивановой недвижной руке лицом прижалась.

- Иванко, помоги же мне... Гони от себя разлучницу злую, видишь - одной мне не совладать... из сил выбилась. Помоги...

Трогает Алена губами руку, которая совсем недавно была такой сильной, надежной: и ласкать умела, и на работу любую способная. А теперь безжизненна и холодна. Тихими слезами мочит ее Алена, - не слышит ничего Иван, ни чует...

Он не здесь. Он далеко. Там, где светло и покойно. Ничто не беспокоит: ни боль, ни память. Покой и беспамятство... Ах, нет, одна-единственная помеха досадная мешает покоем услаждаться. Имя ей - Ожидание. Чего ждет? Не знает Иван, но, кажется, душа живет одним лишь этим. Да вот же, наконец-то!

...Впереди, в отдалении, проступает в жемчужно-перламутровом свете силуэт прекрасной Девы. Хрупкий стан ее облачен в светящиеся одежды и оттого кажется прозрачным, из лунного света сотканным. Серебро волос, мелкими кудрями вьющихся, каскадом струится по спине, падает на плечи и грудь. Уже и лицо красоты необыкновенной разглядеть можно. Тонкие черты выписаны Божественной кистью. Большие лучистые глаза печальны, смотрят с укоризной, и на губах тоже печальная, тихая улыбка покоится... Иван не знает, чем опечалена Дева, но вина - на нем, и горько то Ивану. Сколько уж времени стремится он к Деве сквозь этот жемчужный свет, но настигнуть никак не может. Всем существом к ней устремляется, но в этом странном мире покоя и безмятежности порыв его теряет силу, и Иван будто плывет бессильно в мучительной медлительности. Вот и теперь - уходит Дева в молочно-голубое перламутровое сияние, тает в нем, а у Ивана от тоски горло перехватывает, воззвать к ней голосу нету. И опять - безвременье, покой и тоскливое ожидание. Больше нет ничего. Чего ждет? Не помнит. И себя не помнит. Ушло все вместе с образом неземным.

Но что это? Что?! Будто зовет кто Ивана. Зов этот с самого донышка души поднимается, будоражит такой мукой, как будто забыл Иван еще о чем-то, несравненно более важном. Бьется крик - ровно сама душа заходится от боли. Да зачем же это?! Уже не светло и не покойно Ивану, и боль оживает, и память из пут рвется.