Ночь Веды

Нагнулся он, а когда распрямился и подставил ладонь холодному льдистому свету, увидел перстенек, что подарил Алене, и она носила его на пальце, не снимая... И в тот же миг сразило Ивана другое видение - вдруг толща черной воды сделалась прозрачней хрусталя, и увидал Иван свою Алену... Тяжело, как срезанный косой безжалостной, рухнул он на берег. Выронил перстенек с ладони. Покатился он по траве, да и упал в омут, который опять непроницаемым покровом скрыл ту, что искала у него защиты и убежища...

Глава двадцать восьмая,

в которой омут Русалочий

горькую милость свою Ивану явил

Уж сколь часов подряд чертила лодка след, морщиня темную воду. В четыре багра шарили мужики без толку. Только зря воду месили - ни разу дна не зацепили. Оно так и не впервой было.

Когда еле живой Иван раным рано поутру в сполошный колокол ударил, мужики живо три подводы снарядили. На одной длинной лодку-плоскодонку укрепили, на две сами сели. Поспешали как могли только, а думка у каждого одна была - тщетные хлопоты. Ежели Иван не зряшный сполох устроил, и Алена вправду в омуте утопла, то больше ее не увидеть. А только не хотелось верить в Ивановы слова. И думать про то не хотелось. Нечистое дело. Зачем Алена к омуту Русалочьему пошла? Как Иван середь ночи прознал об несчастье? Откуда отчаянная уверенность его? Ох, нечистое дело! Лучше не гадать. Лучше, как всегда - собраться, ехать, баграми искать, досками по воде хлопать - бывает же, что всплывают...

Но, как и чаяли мужики - хлопоты были напрасными, и всем это уж яснее ясного, кроме Ивана. Он обезумел, ровно. В лодку его не брали, некому за ним пригляд вести, а он того гляди, сам в воду кинется. Его на берегу-то хоть связывай. Не присел ни на миг, в маяте беспрестанной по самой кромке берега взад-перед ходил и такими глазами в воду глядел, будто ждал, что вот-вот, в какой-то миг раскроется пред ним темная толща... Мужики уж взглядами перекидывались, мол время за полдень, хошь, ни хошь, а пора отступиться. Только как Ивану про то скажешь? Он и так чуял, что они готовы багры из воды вытянуть, в лодке сложить, Христа ради заклинал:

- Ищите! Здесь Алена, я знаю! Достать ее надо! Не отступайтесь! Да возьмите вы меня в лодку, я найду!

Что ж его, и впрямь связывать, да в телегу класть?

До самого последнего сроку мужики добросовестно шарили длинными баграми. И лишь когда солнце на вечер поклонилось, длинные тени поперек воды легли, они решились труд свой бессмысленный закончить - пора обратно, дорога-то, чай, не близкая. Не дело ночью по лесу, по бездорожью с лошадьми да телегами...

И вот в тот миг, как решительно повернули лодку к берегу, вздрогнули мужики от отчаянного крика. Обернулись - качалась недалече от берега черная коряжина, поблескивая мокрыми, осклизлыми боками. И держала на себе Алену.

Раскинув руки, как сломанные крылья, лежала девица лицом вниз, прижавшись щекой к черному, мокрому дереву. Иван уже плыл к коряжине, боясь, как бы она опять на дно не ушла и не унесла дорогую ношу свою. Доплыл, вцепился в нее. А оно и правда - только-только мужики подоспели и сняли тело Аленино, коряга стала тонуть и быстро под воду ушла.

Кто-то скинул верхнюю одежку, и Иван торопливо стал укрывать Алену. Не потому что нага была она, а потому, что холодна как лед. Кутал ее Иван, прижимал к себе, чтоб хоть капельку тепла его впитала... Оглаживал лицо ее, волосы прибирал.

- Алена... Аленушка... Ладушка моя ненаглядная... Что ж ты ко времени не вернулась?.. Обещалась ведь...

Ледяные пальцы ее к груди своей притиснул, согревал... Темнели лица мужиков, горькой складкой сходились брови.

Бережно уложили Алену на подводу, на солому. Укрыли большим пестротканым рядном...

- Пошли, Иван, - сострадательные руки обняли его за плечи.

- Нет, я с Аленой.

И лег рядом с нею, ничком. Так и лежал всю дорогу, будто ни одно тело скорбным путем везли, а два одинаково безжизненных. Рука Ивана Аленину холодную руку укрывала. Телегу часто потряхивало, когда колеса наезжали на корни, попадали в лесные колдобины. Тогда ладонь Иванову чуть царапал камешек в перстеньке, что у Алены на пальце был... Иван теперь уже не знал, поднимал он этот перстенек с измятой травы, либо сдвинулось что-то в уме его...

Глава двадцать девятая,

в которой Алена догадывается, что, избежав бездны омута,

не убереглась от еще более тяжкой участи

...Тьма все объяла бескрайняя, глухая, и кажется, что кроме нее ничего боле и нет, как в то Довременье, когда и впрямь кроме тьмы не было ничего, даже времени самого... Иль не тьма это, а невиданно белый свет, до того ярый, что глаза слепнут?..

...Безмолвие столь глубокое, что слух не выдерживает, отказывается принимать его, верить ему, и наполняет шепотом, шелестом, едва различимым многоголосием...