Ночь Веды

Ярин тоже на игрища приходил. Стал он прежним опять, покорным и несчастным. Всегда поблизости от Алены, но как вроде на два шага сзади. И это лыко тоже в строку было — а как ему вести себя после той размолвки, которой Иван свидетелем был? Только покорно ожидать, когда прощен будет. Алена же его вовсе не замечала. И лишь когда заговорить с ней пытался, приблизиться — предостерегала колючим взглядом. Строптивость да неуступчивость Аленины тоже Ярину на руку были. Хоть и не торопились явно осуждать Алену, а все ж Ярину сочувствовали. Да и как не пожалеть его, когда, забывшись вроде, смотрел он на неласковую любовь свою, а в красивых цыганских глазах его столько тоски неизбывной было.

А потом вот что случилось. Перестал Ярин за околицу приходить. Один вечер нет и другой, и третий. Да уж в самый первый известно стало — в загул опять парень ударился. И ловила Алена осуждающие взгляды, понимала, ее винят в том, что Ярин опять с пути сбился. Трогали ее эти взгляды? Да, пожалуй, не сильно. Не знала она за собой вины. И вот в третий вечер, поздно уж, переполошил всех крик истошный, а потом на свет костра девица выбежала:

— Ой, зарезал! Помогите, Христа ради! Скорей!

— Да кто зарезал?! Кого? Где?

— Там! Там! Ярин! Ой, да скорее же!

Подхватились, побежали гурьбой на вестницей недоброй.

И впрямь, насмерть сцепился Ярин с какими-то чужаками. Тех четверо. Правда один в стороне уже валялся, но трое других окружили Ярина с кольями. Он, в разорванной рубахе, кровью испятнанной, нож из руки в руку перекидывал, в середине крутился, как волк молодой огрызался. Глаза диким огнем сверкали, зубы блестели в оскале.

Парни, подскочивши, чужаков-то похватали, колья отобрали, за руки, за плечи держали. А те в запале яростном хоть и сопротивлялись грубой хватке, да в драку не особо рвались.

— Вы лучше своего бешенного держите! — выкрикнул один. — Он у вас, должно, на голову хворый! Пес бешенный!

А Ярин из круга выпрыгнул, никого к себе близко не подпускал, выставив нож перед собой, куражился пьяно:

— Ну, подходи! Подходи!

— Ярин, уймись, — шагнул к нему один из парней.

Резким молниеносным выпадом Ярин метнулся в его сторону, парень едва успел отскочить, плюнул с досадой:

— Вот дурак пьяный!

— Еще кто?! Давай! — сверкал зубами Ярин.

— Да ну его, дурака пьяного, — сказал кто-то. — Пошли.

— Его нельзя так оставлять, беды наделает, — возразил нерешительный голос.

— Охота тебе на нож? Иди.

В стороне на траве заворочался четвертый из чужаков, лежавший доселе недвижно, попытался встать. Ярин вдруг подскочил к нему, ударил ногой, опять опрокинул навзничь.

— Ах ты, собака! — рванулись к нему товарищи поверженного, но не вырвались из крепко державших их рук. — Да что вы смотрите?! А ну, пусти!

Ярин наступил ногой на грудь лежащего, приставил к горлу острие ножа.

— Алена! — испуганно вскрикнула девушка рядом с Аленой. — Да что ты смотришь?!

Алена шагнула вперед. Чья-то рука, — она не обернулась, но показалось Ивана — схватила, дернула назад. Она с досадой стряхнула эту руку, — меньше всего надо сейчас Ивану вмешиваться. Решительно к Ярину подошла.

— Опомнись, Ярин.

— А, и ты здесь!

— Дай мне нож.

— Зачем тебе мой нож, Алена? Ты и без ножа душу из меня вынула и растерзала.

— Оставь этого человека, он ни при чем.

— Правда твоя, на нем вины нету. Ты ведь хорошо знаешь, кто при чем, правда? Ты, ведьма! Присуху на меня навела, там, в избушке старухиной! Отпусти! Жизни мне нету! Дай дышать вольно!

Спиной Алена слышит, как затихли, замерли там, сзади. Сдерживая гнев, резко руку протянула, приказала коротко и требовательно:

— Нож!

Ярин вдруг схватил крепко ее руку, к себе дернул.

— Отдам. Если при всех сейчас кое-что мне пообещаешь.

Алена сзади возню услышала, обернулась на миг — Любица на Иване повисла, увещевает торопливо, шепотом. И Алена заторопилась, нельзя, чтобы Иван вступился за нее, заступник ей не нужен, только испортит все.

— Ну? Говори.

— Не пугайся. Не попрошу я у тебя ни любви сердечной, ни ночей страстных. Мне немного надо — не гони меня как собаку, не шарахайся, как от прокаженного. Будь, как с другими.

Медлит Алена. Не хочет она никаких обязательств перед Ярином брать.

— И это много? — с тяжелой усмешкой смотрит Ярин. — Ох, Алена! Гляди. Я до краю дошел. Мне уж все одно — иль себя порешу, иль другого кого. И грех этот страшный только наполовину моим будет.

Сузила Алена глаза по-недоброму.

— Обещаю.

Посмотрела вниз, на лежащего.

— Чем ты его? Ножом?

— Да хлипкий какой-то, — широко улыбнулся Ярин. — Кулаком раз вдарил, он и валяется по сю пору.

— Иди домой. Проспись.

Повернулась Алена и от всех прочь, в ночь черную ушла.

Часть седьмая рассказывает про дела покосные

С той ночи меж Аленой и Ярином вроде и мало что переменилось. Он опять ниже воды тише травы стал, обещанием, что у Алены вынудил, не торопился пользоваться злостно. Наоборот, на другой же день при всех перед ней повинился:

— Прости дурака, Алена… Тошно стало, не удержался… А потом… мало помнил себя… Прости, Бога ради.