Ночь всех мертвецов

— Нет, это дерьмо, Эт. Я не желаю скрываться всю свою жизнь. У меня есть дела поинтереснее.

— Тебе и не придется, Лука. Я уверен. Без фракторов я им не нужен.

— Но если они передумают и захотят тебя вернуть, то будут действовать через меня. — Она оглядывается на храмовый сад. — Эт, я голодна, как гребаный волк. Пустилась в дорогу еще до завтрака. Ты знаешь, Мас не хотел сказать мне, где ты прячешься. Пришлось встретиться с ним в Йаватахаме и заставить привезти сюда. Сплошные тайны. Что ты натворил? Здесь в округе все с ума посходили.

— Я тут отстал от жизни. И слава богу. Я могу достать тебе что-нибудь поесть. Но у них строгости, буддистская диета. Овощи, крупы запрещены.

— Это мне подойдет.

— Ешь, что я ем.

— Стань мною.

— Ты хочешь этого?

В первый раз мы решились взглянуть друг другу в глаза. — Да. Да.

Она притягивает меня к себе, пробегается языком по розовым шрамам на голове.

— Эти сказочные, сказочные волосы, — мурлычет она. А потом лукаво шепчет в самое ухо: — А насчет всего остального как у них тут?

— Для братии это духовное благословение. Если, конечно, есть любовь.

— Думаю, это можно устроить.

Она берет мои изувеченные руки в свои ладони, потом поднимает их вверх и широко раскидывает.

— Они исчезли, Лука. И не вернутся. Но иногда, при особом освещении, рано утром или на закате, мне кажется, я вижу, что здесь, под пластиком, что-то написано.

Она замирает, каждый мускул готов к последнему, убийственному акту предательства. А в следующий момент решается мне верить.

— И что там написано, Этан?

— Эмон Сабуро, вновь рожденный.

— И ты объяснишь мне, что это значит?

Наши руки наконец встречаются в самом низу окружности, очерченной в воздухе.

— Когда-нибудь, Лука. Когда-нибудь.

ИСТОРИЯ ТЕНДЕЛЕО

© Перевод В. Гришечкин, 2001.

Начать мой рассказ лучше всего с имени. Меня зовут Тенделео, и родилась я здесь, в Гичичи. Вы удивлены? Действительно, поселок так изменился, что люди, жившие там в одно время со мной, теперь вряд ли его узнают. Одно название осталось прежним. Вот почему имена так важны — они не меняются. Родилась я в одна тысяча девятьсот девяносто пятом году — как мне сказали, это произошло после ужина, но до наступления сумерек. Именно это и означает мое имя на языке календжи* [Календжи, или каленхи, — один из диалектов африканского языка нанди. По языку называется племя (община) календжи. — Здесь и далее примеч. пер.]: ранний вечер вскоре после ужина. Я была старшей дочерью пастора церкви Святого Иоанна. Моя младшая сестра родилась в девяносто восьмом, после того как у матери было два выкидыша, и отец, в полном соответствии с местными традициями, попросил помощи у общины. Мы все называли девочку Маленьким Яичком. Я да она — в семье нас было только двое. Отец считал, что пастор должен служить примером для своей паствы, а в те времена правительство как раз пропагандировало компактные семьи.

На моем отце лежала обязанность окормлять сразу несколько приходов. Он объезжал их на большом красном мотоцикле, который выделил ему епископ в Накуру. Это был отличный японский мотоцикл фирмы «Ямаха».

Водить мотоцикл отцу очень нравилось; он даже учился прыгать на нем через небольшие препятствия и тормозить с разворотом. Впрочем, для своих упражнений он выбирал глухие проселочные дороги, считая, что духовное лицо не должно заниматься такими пустяками на глазах прихожан. Разумеется, все знали, но никто его не выдал — ни один человек!

Церковь Святого Иоанна построил мой отец. До него прихожане молились прямо на улице — на скамьях, врытых в землю в тени деревьев. Наша церковь была приземистой, с крепкими белеными стенами, сделанными из бетонных блоков. По красной жестяной крыше карабкались вьюнки и лианы, которые цвели крупными колокольчиками. Весной же за окнами церкви колыхалась настоящая завеса из цветов и листьев, и внутри было красиво, точно в раю. Во всяком случае, каждый раз, когда я слушала рассказ об Адаме и Еве, я представляла себе рай именно таким — зеленым, тенистым, благоухающим.

Внутри церкви стояли скамьи для прихожан, аналой и кресло с высокой спинкой для епископа, который приезжал на конфирмацию. В алтаре находились престол, накрытый белой пеленой, и шкафчик для чаши и дискоса. Купели у нас не было — тех, кого крестили, водили к реке и окропляли там.

Я и моя мать пели в церковном хоре. Службы были долгими и, как я теперь понимаю, скучными, но музыка мне нравилась. Пели у нас только женщины, а мужчины играли на музыкальных инструментах. Самый лучший инструмент был у нашего школьного учителя из племени луо; преподаватель был таким высоким, что за глаза мы кощунственно называли его Высочайшим. Он играл на поршневом кольце от старого «пежо» — по нему надо было бить тяжелым стальным болтом, и тогда кольцо издавало высокий звенящий звук.