Ночь за нашими спинами

Он подходит ко мне и строго качает головой. Я замолкаю и опять кошусь на книгу в серой, без рисунка, обложке. «Тошнота»… Гадкое название. О чем она, интересно?

– Не переживай. Просто… – Айрин вдруг улыбается, – этот город был создан для перемен. Теперь их есть кому принести.

Я не хочу выяснять, с чего он это решил, может, он до сих пор под впечатлением от книжки? Нет сил ни соглашаться, ни спорить.

– Надеюсь, это перемены в лучшую сторону?

– Да. Идем вниз.

Я поворачиваюсь и снова смотрю на широкий деревянный подоконник, залитый утренним светом. Бабочки неподвижны, одна застыла прямо на книге. Будто мертвые, но весной – снова полетят. Интересно, они каждую весну учатся заново или… просто живут не больше одной весны?

Странная мысль. Я гоню ее прочь. Слишком много необоснованной надежды, больше, чем можно позволить себе в такую тяжелую неделю.

Дневник мертвого мальчика

Вейл Харперсон сидит за столом, уткнувшись в листы. Он правит очередную белиберду для «Харперсон Викли», толстого еженедельника, набитого всем, чем только можно: от телепрограммы до кулинарных рецептов, гороскопа и плакатов с полуголыми красотками. Или для «Харперсон Дэйли» – ежедневной бесплатной газетенки, засоряющей умы горожан политикой и кроссвордами. Собственно, если не считать литературного альманаха «Орфей», детского журнала «Кузнечик» и пары развлекательно-рекламных двухполосников, это все, чем богата городская периодическая печать. А Харперсон – гордый хозяин всего этого.

– Девочки!

Толстяк поднимается и идет нам навстречу. Он похож на какую-то птицу: острый длинный нос, близко посаженные глаза, прилизанные волосы. На нем его излюбленная одежда – черный пиджак нараспашку и белоснежная рубашка, наглухо застегнутая под горлом и заправленная в черные брюки. Образ дополняют гигантские меховые тапки – на работе Харперсон ходит в них, снимая свои начищенные ботинки. У него подагра или что-то типа этого.

– Что вам от нас надо, Вейл?

Элм улыбается. Ей Харперсон нравится, и он отвечает ей взаимностью. Он старается дружить со всеми в городе, в надежде откопать что-нибудь ценное для скандальных колонок. Грязное, пикантное, но политически выдержанное. Ведь даже ему приходится мириться с контролем Вана Глински, лично просматривающего каждый номер. Впрочем, Харперсону все же удается иногда обойти этот контроль. Иначе почему этот фанат Джея Гамильтона все еще жив?

– Хочу… – он потирает выбритый подбородок, – вам кое-что показать, идите сюда, скорее!

Он разворачивается и направляется обратно к столу. Повозившись, берет какой-то листок и, дождавшись нас, легонько трясет им перед нашими носами.

– Плохо работаете… Что это?

На бумаге жмутся одна к одной корявые буквы.

– «Ваши гнилые газетки сгинут в огне народной правды. Как и вы сами». О… – Элм приподнимает брови. – А вам не говорили, что вы стелющаяся под власть сволочь?

– Элмайрушка, дело не совсем в том, под кого я стелюсь… – Газетчик зевает, прикрыв рот пухлой ладонью. – Дело в приложении, которое я получил к письму. Вроде как анонимный отправитель решил показать, что у нас завелся… конкурент, не подконтрольный Вану Глински.

Харперсон запускает руку в ящик и вытаскивает несколько сложенных страничек. Хм… газета – мятая, плохо напечатанная, с мелким шрифтом… «Правда»? Не припомню ничего с таким названием, хотя… стоп, а не такой ли размахивал Глински вчера вечером? От одного прикосновения буквы немного смазываются. Элм, склонившись к моему плечу, начинает читать:

– «…легенда, на которой паразитирует как партия Единства, так и партия Свободы, конечно, придумана не некими абстрактными «врагами Города». Авторы ее заседают там же, в белокаменной башне мэрии, и крепко держат в своих руках десятки поводков своей псарни… иначе почему Джейсон Гамильтон так и не смог обнаружить ничего, что помогло бы вернуться…» Харперсон, вы сдурели такое про нас писать?

– Я? – Редактор тычет пальцем себе в грудь. – Вы вообще слушали меня? Вы в своем уме? Чтобы я…

– «Что касается, к примеру, Отдела профилактики особых преступлений, это такая же ошибка, как само существование аппарата в нынешнем его виде…».

Элм сворачивает газету. Харперсон снова берет листы, расправляет их и недовольно шипит:

– Сверстано иначе! Мои издания выглядят лучше. А эта тухлая риторика?! Думаете, я идиот?

Переглянувшись, мы торопливо качаем головами. Нет, определенно Харперсон не идиот. Он ценит свою работу и свою налаженную жизнь, у него нет наклонностей самоубийцы… а выпускать такое – как раз самоубийство. Я беру газету и начинаю ее неторопливо пролистывать. Статьи о наших неудачах, подробные разборы последних законопроектов и… карикатура. На третьей полосе.

– Оу… как… мило.