Ночь за нашими спинами

– У тебя есть почти вечность. Тебе надо разделить ее с кем-то. Это вряд ли должна быть… подделка. Даже такая хорошая, как я.

Он целует ее в щеку, они не разжимают рук и просто смотрят на город. Изображение пропадает. В опустившейся темноте я успеваю услышать одну фразу:

– Говоришь… Дмитрий Львовский?

В следующем воспоминании она склоняется над моей приютской кроватью. Элм плачет. Я ни разу не видела ее настоящих слез, почему же она все время плачет в своих лабиринтах памяти?

– Прости, Огонечек. Прости.

За спиной, возле двери, темнеет собранный старый чемодан.

* * *

Мир меркнет. Пролетев какое-то расстояние в черной пропасти, я оказываюсь в незнакомой комнате. Судя по наличию столов, приборов и стеллажей, это лаборатория. Но я не бывала здесь раньше. Научная Академия? Или… что-то другое?

Экраны разбиты, на полу хрустят мелкие осколки стекла. Горит длинная лампа, самая дальняя, да и она мигает. Другие пять кажутся угольно-черными. Воздух спертый, тяжелый. Под моими ногами проползает жук.

– Эй! – неуверенно кричу я и вздрагиваю, когда слышу хриплый ответ.

– Эшри?..

В первый миг я не узнаю девушку, забившуюся в угол и обнявшую колени, – грязные темные волосы закрывают лицо, но она явно наблюдает за мной. Наконец поняв, кто это, я с криком облегчения бросаюсь навстречу:

– Эй! Что с тобой, что…

Она отводит глаза.

– Снова пришла. Снова убьешь меня.

– Элмайра…

– Давай же!

– Но я… даже не знаю, где я.

Она смеется в ответ. Нет, не смеется. Гогочет, будто ее рвет этим смехом. Заливается, ее смех режет слух.

– Элм!

Я приближаюсь, опускаюсь на колени напротив, беру ее руки в свои и крепко стискиваю. Я стараюсь говорить спокойно:

– Нас отравили. Мы в кошмарном сне. Понимаешь?

– О да, Орленок… мы в кошмарном сне. Это новость?

Снова смех. Ее ладони потные, холодные и дрожат.

– Элм! – Я встряхиваю ее руки в ответ. – Джон меня спас, мы пришли вытащить тебя, но… он пропал. Какие-то щупальца в твоей голове его забрали. Я не знаю, где он. Ты… не знаешь?

– Нет. Я не знаю.

Странно… ничего из сказанного не впечатлило ее. Может, она просто не поверила? Ведь я тоже не поверила сразу.

– Надо его найти. Зачем вообще ты разводишь в голове щупальца, это ненормально!

Она не слышит мою шутку. Встряхивает головой, откидывая волосы назад, и я замечаю, какое худое и заострившееся у нее лицо. Лицо психопатки, которую к тому же долго морили голодом. Элм вдруг подается ближе.

– Ты уже очень его любишь? – спрашивает она.

Я стараюсь улыбнуться. Она не в себе. Мы все не в себе, но у нее это зашло слишком далеко. Я должна все понять и справиться с этим. Я пытаюсь не терять самообладания.

– Нашла о чем спросить, да и время подходящее. Давай обсудим это за кофе или пивом, пойдем домой, а то…

Тут я осекаюсь. А то… что? Почему мои мысли возвращаются к твари из Коридора? Почему ледяная дрожь заставляет меня крепче сжать тонкие пальцы подруги? Она высвобождает их, пробормотав:

– Уходи.

Если бы тут был Джон… Я лихорадочно прокручиваю в голове нашу встречу и то, как он привел меня в чувство. Как он меня спас? Да много ли мне было надо, вытащил из гроба и немного потискал, значит…

Два огромных жука проползают мимо моих ног. Я тяну Элмайру за руку вперед, чтобы обнять ее, но она не шевелится. И вдруг, точно смирившись, она начинает говорить:

– Это навсегда, понимаешь? Это наказание. Ты – наказание.

Я дергаю ее еще раз и, сдавшись, падаю без сил на грязный пол рядом.

– Вуги в беде! И Бэни! И Глински! Ты не можешь допустить, чтобы он умер, да? В ставай!

Но она опять опускает голову и утыкается лбом в коленки.

– Послушай, мне надо сказать…

Я перебиваю ее, кладу руку ей на затылок:

– Конечно, Элм. Я слушаю. Только быстро, а то…

– Я начну сначала.

– Но…

– Это касается тебя. И твоего… дома.

Жуков под нашими ногами становится все больше, я стараюсь не обращать на них внимания, пока не замечаю одну деталь. Они ползут у Элм из рукава. И…

– Ладно. Говори. Все, что хочешь, только…

…вернись ко мне.

Я не произношу этого вслух, а просто прислоняюсь лопатками к стене. Жуки копошатся. Они минуют освещенный участок пола и растворяются в тени: блестящие спинки, шершавые лапки. Когда исчезает последний, Элм вновь подает голос:

– Хан. Он упал, потому что мы его подбили. Вот как он появился.

– Мы? К то – мы?..

Она сыплет цифрами и именами. Называет кого-то из окружения Глински, приводит модели оружия и цитирует мне военный устав. Я с трудом понимаю этот поток информации, такой же бешеный, как и скопища насекомых вокруг. Мне не нравится, как моя подруга раскачивается из стороны в сторону. У меня опускаются руки. И тут она горько усмехается.

– Дура. Начала не с того. Тебе же интересно другое. Ну что ж. Мое другое – Ван Глински. Из-за него я стала такой. Такой же, как он. Чокнутой и несгибаемой. и я так же мерзко обращаюсь с теми, кто решится меня полюбить. Он меня научил.

Мой воздух. Мое все. Я понимаю, что должна задать эти вопросы. И задаю:

– Он тебе очень дорог, да? Как это… случилось?