Ночь… Запятая… Ночь

Зинаида жалела лишь об одном. Она ведь сразу смутилась. Как только увидела этого мужчину… Два дня назад (они как раз прибыли). И сердце заколотило. Какой взгляд! Высокий, русый, сорока пяти лет, в белом длинном плаще – с ума сойти!… Скорее всего, женат, благополучен, но это не важно. Это не помеха. На выезде мужчина – это просто мужчина. Такой мужик, что башню сносит… И Зинаида, не любившая сама с собой недомолвок, готова была потерять свое заскучавшее сердце! Давненько, года два, нет, три у Зинаиды не было романов.

Вот и сейчас, когда стрёмные, когда все на взводе… Когда все они с испуганными, почти белыми глазами… Когда забегали, засуетились, когда спрашивали, заикаясь, о пустяках, он с улыбкой похаживал по коридору, успокаивая коллег. Конечно, пошучивал. Он и сейчас был хорош, ясен, спокоен.

Зинаида сидела за стойкой своей скромной ресепшен, а он, в белом плаще, сам собой оставался в поле ее зрения. Посреди общей их суеты. Чемодан вниз он еще не снес… Зинаида не из тех, кто кидается на всякого. И ведь уже получилось влюбиться. Только-только мужчина по вкусу – и на тебе!…

И откуда взялись (здесь, в Москве, в самом центре!) беспорядки? Революции нам не хватало! А эти отважные дипломированные медики… Как они все прямо-таки рвались теперь домой! В милую провинцию.

В бескрайние поля. Им в Москве душно. Им недостает свежего ветра!…

А на деле… Это просто смешно… Боялись остаться в волнующейся столице – остаться отрезанными от своего Саратова, Воронежа, Вышнего Волочка, от своей ненаглядной Пензы… Зинаида помнила пеструю провинциальную географию их карточек. Которые они неразборчиво заполняли. Он-то из Питера.

А когда он подошел, Зинаида от волнения не смогла говорить. Так и общалась с ним как дурочка – насупившись и глаза в сторону.

– Маршрутка подойдет сюда минут через сорок. Но нельзя ли заранее открыть ту дверь, что сбоку?

Он выждал – и еще раз ее спросил, объясняя:

– Нельзя ли открыть для нас ту дверь? Маршрутка в таком случае могла бы подъехать… Вплотную к выходу. Людям удобнее.

Зинаида, покраснев, только немо качала головой – нет… нет.

Выход, что сбоку (рядом с основным), был и впрямь давным-давно переделан в вахтерскую комнатку-квартирку, где Зинаида и жила. Она – и комендантша здесь, и ночной вахтер (удвоенная зарплата).

Ей нравилось быть комендантом, это правда, но зато она ужасно (до обиды ужасно) стеснялась принижающего ее слова “вахтер”.

– Нет, – наконец выговорила.

А он лишь улыбнулся:

– Ладно, командир. Не волнуйтесь… Перенесем мы свои чемоданы.

Не такие уж старики!

И тут сердце ее выдало. Зинаида чудовищно покраснела, дальше некуда.

Он все понял. И что он нравится ей понял, и что она в общем женщина ничего себе, мила… еще свежа… и… и… и что жизнь прекрасна, но, увы, билет отъезжающего у него, можно сказать, уже в кармане.

Он через стойку протянул руку и мягко коснулся пальцами, тронул, поправляя, завиток волос на ее виске.

– Что это вы! – прикрикнула она строго, но негромко. Стрельнув грозно глазами. А сама все больше краснела.

Он опять улыбнулся:

– Да ничего. Просто подумал о вас – одна в этом домике остаетесь.

– Ну и что! Да я всю жизнь одна! – бросила она с вызовом.

Разговор окончен, мой милый! Она – строгих правил. Она здесь на работе и к тому же какой-никакой начальник! (Она и мысленно умалчивала о своем вахтерстве.)

Его, а еще больше ее выручил подошедший седовласый и важный медик. Профессор медицины, если по его карточке. Старикан с крепкой белой палкой:

– Ты уж нам почитай, Павел. Хотя бы почитай, озвучь… Что там еще мы не обсудили?

Когда раздался близкий грохот, кто-то из молодых коллег, то ли пугая, то ли пугаясь сам, вскрикнул:

– Танки!

Но Зинаида тотчас вмешалась:

– Нет, нет. Это поезд. Это над Яузой поезд идет. Это рядом.

Все такие прямые, важные… Всего-то десяток… одиннадцать человек, а сколько шума. Однако же перетрусил ученый народ. Домой, домой!… А как они все (такие сейчас гордые) спешно поволокут к заказанной маршрутке свои чемоданы – толкаясь в дверях и кряхтя.

Сколько раз им приходилось вот так – в разных городах! В разных гостиницах… Мысленно уже в пути. Они не запоминают таких лиц, как лицо Зинаиды. Сколько они повидали комендантш, вахтерш, милых горничных. И добрых, и сволочных. Сотни… Всё куда-то исчезает. И он, Павел, тоже ее лицо не запомнит… А она? Смешно! Запомнит разве что его взгляд, его раннюю седину… да еще светлый плащ! Ей стало совсем грустно. Она уважала себя. Она уважала свое нечастое, вдруг возникшее чувство.

Такой моложавый, он заговорил, с улыбкой обращаясь к столпившимся вокруг него сотоварищам:

– Господа! Коллеги!… Мы прервали наш симпозиум и уезжаем из столицы. Попросту бежим, бежим, бежим!… И правильно делаем!

Все засмеялись.

– Но позвольте, коллеги, я хотя бы зачитаю вам темы, которые мы собирались обсудить. Зачем?… А затем, чтобы какое-то время спустя кто-то придирчивый не сказал, что этих научных тем на семинаре в Москве он даже слышать не слышал… Пусть, если такой сейчас среди нас, – пусть он свой слух включает и слушает!

Все опять засмеялись.