Ночевала тучка золотая...

Он выразил сожаление, что так плохо знает русский язык. Если бы он знал, что когда-нибудь ему посчастливится встретить такую очаровательную русскую девушку, он бы, конечно, за пять лет пребывания в России выучил этот язык в совершенстве. Он способен к языкам и хорошо знает итальянский и английский.

– Я пробит в самое сердце! – воскликнул Курт, прижимая руки к груди и склоняя голову.

Нонна принялась звонко хохотать. Засмеялась и тетя Таня, а Курт обиженно заморгал глазами. Тетя Таня тотчас же разъяснила ему, почему эта фраза их обеих развеселила.

Потом тетя Таня стала расспрашивать Нонну, изменился ли внешний облик Москвы с тех пор…

«С тех пор» – это означало со времен второй мировой войны… Нонны тогда на свете не было, и она не могла удовлетворить любопытство своей тетки. Она могла только сказать, что Москва прекрасна. И что, конечно, ни Берлин, который она видела, правда, только из поезда, ни Мюнхен не возможно сравнить с Москвой. А люди? Ей вспомнился бегущий за поездом Алеша, с кожаными перчатками, поднятыми над головой, вспомнился маленький, взъерошенный Антон, вспомнилась Люся, привезенная из детского дома. И даже вспомнилась Александра Антоновна, подтянутая, с книжечкой, в которую она записывала студенческие долги. Все они были прямы и честны в своих отношениях друг с другом и все были поистине одержимы творчеством. Нет, лучше тех, кто остался там, на ее родине, в мире не было никого… Она была в этом уверена.

– Нонна, вы говорите смешно. Это потому, что вы очень молодая, – возразил Курт. – Хорошие люди есть везде. Есть город красивее Москвы. Я был в Москве. Нью-Йорк тоже красивый. Красивая Прага. Много красивых городов.

– Все равно! – упрямо сказала она. – У человека есть чувство родины, и оно делает его страну, его город, его друзей самыми лучшими.

– Чувство родины изменчиво, как все чувства, – заговорил Курт. – Вот, например, фрау Татьяна… – Но Курт заметил, что его компаньонке не понравились эти слова, и он с деланным смехом воскликнул, обращаясь к Нонне: – Я нарочно вызывал вас поспорить. Вы, когда сердитесь, становитесь еще красивее!

А Нонна подумала: «Вот уже сутки я в Мюнхене, а с тетей Таней мы почти не оставались с глазу на глаз. Зачем здесь этот Курт? Мы могли бы обедать вдвоем и разговаривать откровенно обо всем, без свидетелей».

Но тетя Таня – в прошлом Татьяна Тимофеевна Соловьева, а теперь фрау Татьяна Вейсенбергер – намеренно отдаляла такой разговор. Ей хотелось прежде узнать, что собой представляет племянница. Она была деловым человеком, и это был ее стиль работы. Она любила действовать наверняка, не попадая впросак. Такой подход к людям она усвоила и в личных отношениях.

А Нонна сейчас, глядя на свою тетку, мысленно провела параллель между ней и той немолодой, красивой женщиной – бывшей секретаршей Гитлера.

Фрау Татьяна сказала тогда, что нельзя обвинять Гертруду Юнге в том, что она работала у Гитлера. Ей было тогда всего двадцать лет.

При первой же встрече с теткой Нонна спросила ее, как могла она покинуть родину, и та оправдалась тем же удобным способом: молодостью, своими двадцатью годами.

Гитлеровская секретарша утверждала, что она (а может быть, также и ее фюрер!) не знала даже о существовании лагеря Дахау, который был расположен тут же, под Мюнхеном. Из города можно было видеть дымящиеся трубы крематория, в котором сжигали узников. Она не могла не знать этого! Она – в свои непримиримые с насилием двадцать лет – мирилась с этим! И не восстала…

Татьяна Вейсенбергер во время войны жила с мужем в Швеции. Она спокойно созерцала издалека, как погибала ее родина под ударами гитлеровских захватчиков. И неизвестно, радовалась ли она тогда, когда Россия, как сказочный раненый богатырь, истекающий кровью, расправила плечи, нанесла смертельный удар стоглавому змию.

Нонна второй раз за этот день пожалела, что приехала в гости к тетке.

– А вы, Курт, родились в Мюнхене? – спросила Нонна, отгоняя неприятные мысли.

– Нет. В Италии. Я жил там четырнадцать лет. А потом приехал в Мюнхен.

– Вы немец?

– Да.

– А вы могли бы жить, скажем, в Америке или в Англии?

– О да, конечно. Если это было бы удобно мне.

– Удобно – и только? – изумилась Нонна.

– Удобно во всех отношениях.

Курт снова увидел, что разговор неприятен фрау Татьяне.

Он налил вина в три рюмки, поднял свою и сказал по-немецки:

– За прекрасную русскую девушку! За вашу судьбу. Она должна быть блестящей, как судьба вашей знаменитой бабушки.

«Она не будет такой, как у бабушки, не будет, если даже хватило бы таланта. Счастливая звезда восходит слишком редко!..» – подумала Нонна и грустно улыбнулась Курту. Чокаться в этой стране не полагалось.

Тетя Таня вдруг поспешно налила еще вина в рюмки и заговорила горячо, с волнением:

– А теперь вот за что выпьем: Курт обещал узнать насчет фильма «Марфа Миронова». Если это подтвердится, мы сейчас же сообщим о том, что у Марфы Мироновой есть внучка-актриса, и потребуем ей роль. Из Германии ты прямо перекочуешь во Францию – и прямо, Нонночка, в кинозвезды!